Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Занемог покойный от простуды. Ездил или ходил по дождю и в мокром кафтане, который на нем и высох. Занемог очень 5 июля, болезнь страшная и крутая, горячка с пятнами похитила его у нас 8 числа в 3 часа пополудни. Все помощи медицины, дружбы самой не могли помочь ему. Лечил лучший медик Государев. Иван Владимирович не отходил от постели, а Петр Сергеевич по просьбе покойного и беспримерной любви, все о себе нерадящей, даже лежал с ним и не заразился (Истрин 1913: 6).

Второе сохранившееся описание обстоятельств кончины Андрея Тургенева сделано Мерзляковым в письме к тому же Жуковскому, написанном в конце августа 1803 года. Мерзляков, как и Иван Петрович Тургенев, опирался на рассказ Петра Кайсарова, однако в его изложении появляются еще несколько важных деталей:

Ах, умер очень тяжело. Природа долго боролась с болезнию; крепкое сложение причинило ему конвульсии; в четыре дни все совершилось. Он первоначально простудился, быв вымочен дождем. Пришедши домой, уснул в мокром мундире, которого поутру на другой день не могли уже снять. Этого мало: в полдень ел он мороженое и в добавок не позвал к себе хорошего доктора; после это было уже поздно; горячка окончила жизнь такого человека, который должен был пережить всех нас (Мерзляков 1871: 0142; cр.: Истрин 1913: 3)[159].

Если оба корреспондента Жуковского точно пересказывают услышанное, то Петр Кайсаров несколько по-разному расставил акценты в беседах с отцом и с другом покойного. В разговоре с Иваном Петровичем он счел необходимым подчеркнуть абсолютную нелепость произошедших событий, а также заботу, которой был окружен умиравший в последние дни жизни. С Мерзляковым же он позволил себе поделиться впечатлениями о роковой беспечности самого Андрея Ивановича, который лег спать в мокром мундире, не пригласил доктора и уже больным ел мороженое.

Картину этого необъяснимого легкомыслия дополняет тоже, по-видимому, восходящее к братьям Кайсаровым свидетельство И. В. Лопухина из письма к брату Петру Владимировичу, где говорится, что Андрей Иванович был очень нездоров еще до прогулки под дождем 5 июля:

Какая злая горячка. В четверг прошлой недели был у меня, а вчерась мы его оставили в Невском монастыре. Он задолго чувствовал, но не сказывал и не лечился. Натура его была ослаблена крайне частыми pollutiями, которым он был очень подвержен, как мне сказывали нынче молодые друзья его. Но что ж делать? Жаль его несказанно, да и только (2695–2698: 118 об. – 119).

На первый взгляд, в описываемых событиях трудно отыскать что-нибудь иное, кроме фатального стечения обстоятельств, усугубленных мальчишеской бравадой. Так понимали произошедшее московские друзья Андрея Ивановича – Жуковский и Мерзляков. Мерзляков писал Александру Тургеневу в Геттинген:

Последнее милое письмо свое (писанное за месяц до кончины) заключил он сими словами: Что наша жизнь? – Море горестных и лужа радостных слез! И вы и я это знаете. Простите! Мог ли я подумать, чтобы эта забавная и милая шутка была последней от моего друга (АБТ: 285).

Петр и Паисий Кайсаровы, на руках которых умер Андрей Тургенев, не были его близкими друзьями. Скорее, они оказались своего рода петербургскими представителями Андрея Кайсарова, находившегося в ту пору в Геттингене вместе с Александром Ивановичем. У людей, лучше всего знавших покойного, дошедшие до них рассказы вызвали самые тревожные подозрения.