Пойдем играть к Адамсам

Когда Барбара наконец смогла вытянуть ноги, их словно пронзили разряды электрического тока, в теле вспыхнула боль, долгое время блокированная онемением. Она попыталась потянуться, пошевелить пальцами рук и ног, но ничего не почувствовала, кроме покалывания и жара. Все ее тело словно пульсировало от облегчения, боли – и благодарности. Однако они хорошие дети, по крайней мере этот мальчик. Спасибо, Бобби, – мысленно сказала Барбара.

Он снял с ее рук и туловища лишние веревки. Отвязал лодыжки от запястий, чтобы она могла выпрямиться. Подложил под голову свою ветровку. Более того, услышав всхлип Барбары, посмотрел на нее с тревогой и грустью и преподнес высший дар – убрал кляп.

С самого начала кляп во рту Барбары представлял для членов Свободной Пятерки одну из основных проблем. Если бы из-за слишком сильной боли она заплакала и у нее заложило нос (детям хорошо было знакомо такое, поскольку они часто болели), то не смогла бы дышать и задохнулась. Они не видели иронии в том, что в подобных условиях она умрет от причиненных ей мучений. Просто знали, что она может погибнуть, если они не будут осторожны. Карауля ее, прислушивались к ее дыханию, а когда пытали, прислушивались с еще большим вниманием.

Поэтому Бобби быстро и проворно убрал у нее кляп. Скотч с хрустом оторвался, а вытащенная изо рта тряпка легла рядом. Барбара шмыгнула носом и облизнула сухим языком пересохшие губы. На улице стало совсем темно и тихо. И Барбара, и Бобби чувствовали себя поразительно одинокими, и когда он позволил ей говорить, она не смогла произнести ни слова.

Смогут ли убедить кого-то слова, взгляд и тон голоса? Можно ли вообще убедить кого-либо в чем-либо? Можно ли вообще изменить ход событий?

Барбара хотела сказать обо всем, о себе, о том, что крайне необходимо. Слова, предложения, абзацы, речи, книги, целые библиотеки призывов должны были заполнить ее сознание, но они свелись бы к одному. Я должна жить. Поймет ли это Бобби? Она посмотрела на него и осознала, что ей до него не достучаться. Не сейчас. В один прекрасный день он мог зародить жизнь, а завтра мог помочь ее отнять. Но он не понимал, что значит потерять ее. Бобби был слишком молод, слишком неопытен. Жизнь еще не имела для него большой ценности. Поэтому Барбара лишь спросила:

– Можно мне попить, пожалуйста? Мне много не нужно. Есть что-нибудь?

– У меня есть только газировка, – ответил он.

Достав бутылку, открыл ее, приподнял Барбаре голову, подсунув под нее руку, и дал ей попить. Когда струйка скатилась по ее щеке, он вытер ее рукой. Барбара закашлялась.

– Мне очень жаль, – сказал он. – Ты в порядке?

Она проигнорировала то, насколько чудовищно прозвучал вопрос. Они собирались убить ее – Бобби в их числе, а он ведет себя так мило. Невероятно. Тем не менее такова ситуация, в которой они оказались. Реальность имеет свою силу; Бог помогает тем, кто помогает себе сам.

– Бобби, – произнесла она, – они действительно собираются меня убить? И ты тоже?

Бобби накинул верх спального мешка ей на плечи и присел на корточки. Она подняла голову и увидела, что он возвышается над ней, подобно какому-то юному богу.

– Не знаю, – с полной серьезностью ответил он. – Правда, не знаю. Наверное, да.

Вид у него был задумчивый, даже неуверенный.

Барбара посмотрела на него так пристально, как никогда в жизни ни на кого не смотрела. В Бобби была доброта. В сложившихся обстоятельствах признавать это казалось странно, но она была права. К нему можно было обратиться. Он был хорошо воспитан, способен на благородное поведение, не боялся тяжелой работы, умел отказывать себе в удовольствиях и был не лишен обаяния. Среди своих сверстников он выделялся бы – уже выделялся. Был таким ребенком, которого бы выбрал себе потенциальный усыновитель. Когда-нибудь Бобби принесет пользу человечеству, но сейчас он был готов убивать. Объяснить ему это было невозможно. Когда она умрет, все остановится. Не в буквальном смысле, конечно, а только для нее. В то время, как он соотносил единицы и проценты, она мыслила в масштабах бесконечности.

– Почему? – спросила она. – Почему, Бобби?

Он пожал плечами. В этом жесте заключалась вся история ораторского искусства.

– Не знаю, – снова сказал он. – Правда, не знаю. Честно.

– Бобби… – Веревки удерживали ее, удерживала ее нагота, удерживала ее беспомощность. – Бобби, подумай немного.

– Ага. Ладно.

Гром прозвучал еще ближе, и первые капли дождя застучали по жестяной крыше. Это безумие. Я умираю, – сказала себе Барбара.

– Бобби, подумай хорошенько.

– Я же сказал, хорошо.