Пойдем играть к Адамсам

Когда Пол выпрямился во второй раз, то обнаружил, что почти час пробыл в своих грезах. Тело Барбары было испещрено множеством линий, которые из белых становились розовыми, а затем красными. Потом они исчезнут; по крайней мере, так ему казалось. Однако он вдруг понял, что ему все равно. Сегодня за это бить не будут, и отдаленность наказания плюс множество возможностей образовывали что-то вроде коридора, по которому он должен пройти, где каждый шаг вел к следующему. Он должен был делать то, что делает.

Барбара тоже о чем-то задумалась. Пол был рад, что не знает, о чем именно. Она по-прежнему не казалась слишком напуганной – хотя прекрасно все понимала, когда он причинял ей боль, – и все еще злилась. Но было еще кое-что. Она продолжала смотреть на него, словно ничего не понимала, будто пыталась заглянуть внутрь него и во всем разобраться. Он тяжело переносил это, пока восстанавливал дыхание. Она портила ему все удовольствие. А потом на него снизошло вдохновение.

Подойдя к комоду, он принялся открывать ящики один за другим, пока не нашел тот, где хранились ее личные вещи. Как он и ожидал, там лежало несколько аккуратно сложенных летних шарфов. Взяв один и положив его на кровать, он сложил его несколько раз, пока тот стал шириной, как ремень. Получилась повязка на глаза.

Барбара увидела, как он приближается, и показала, что не хочет в этом участвовать. Замотала головой и резко отвернулась. Тем не менее, положив повязку ей на грудь и силком опустив голову, Пол смог надвинуть ткань ей на глаза и завязать узлом на затылке. Потребовалось несколько попыток и некоторые усилия, и когда он закончил, они оба тяжело дышали. Однако перемена была колоссальной.

Больше не было уничижительных взглядов Барбары. Она будто вышла из комнаты. Стала безымянной – как те пленники, с которыми они когда-то проделывали в лесу всякое. И тяготившее его табу исчезло.

Снова взяв нож, Пол Маквей возобновил свою игру. На этот раз принялся нажимать то здесь, то там, уже не боясь повредить кожу и пустить кровь. Вот так. Для разнообразия, должно быть больно. Он даже потрогал ее грудь. Когда молния не поразила его насмерть – как и Синди, он видел молнию как карающую силу, вершащую правосудие, – он приставил острие ножа к ее груди и с наслаждением провел им по соску. У нее они были больше, чем у него, даже больше, чем у Дайаны. И у них были маленькие выпуклости в розовой части, а у него еще оставалось полно времени, поэтому он принялся играть ножом.

Д

жон тоже немного испугался, когда подошла его очередь караулить Барбару. Хотя в большинстве случаев он чувствовал себя лидером, он еще сильнее стеснялся говорить о том, что хочет сделать с ней. Это все равно что проделывать это перед окном – тогда все бы знали. И он едва не сдался. Но нашел в себе силы побороть страх.

– Я хочу, чтобы она снова лежала на кровати. Как прежде.

– Хорошо, – сказал Пол, подергиваясь. Только что присоединившийся к остальным на кухонном крыльце, он выглядел бледным и немного запыхавшимся.

– Еще слишком рано, – сказала как всегда рассудительная Дайана. – Нам придется опять поднимать ее, чтобы покормить. А потом снова укладывать ее.

– Ага. Веселого в этом мало, – сказал Бобби.

– Но это же моя очередь говорить пожелание.

– Ладно. Хорошо, – согласилась Дайана и со вздохом встала. Остальные последовали за ней.

На этот раз Барбара сопротивлялась. Когда дети отвязали ее от стула и поставили на ноги, она отказалась идти. И когда ее толкнули, она упала на колени и согнулась пополам. Слегка придушив ее удавкой, они схватили ее под руки и попытались поднять. Но она вырвалась, перевернулась и выбросила вперед свои связанные в лодыжках ноги, ударив Джона и едва не повалив его на пол. С завязанными глазами она продолжала брыкаться, пока они наконец не поймали ее голые ноги и не прижали к полу. В конце концов им впятером пришлось затаскивать ее на кровать и снова привязывать ее запястья и лодыжки к четырем стойкам. Бобби и Пол несколько раз падали, Дайана поцарапалась, а Джон пару раз чуть не выпустил Барбару из захвата. Когда все закончилось и остальные дети ушли, Джон сел, чтобы отдышаться и немного подумать. Дело в том, что он все еще боялся того, на что решился.