Джин-Луиза почувствовала прилив нежности. Она в неоплатном долгу перед Александрой, согласившейся перебраться к Аттикусу. А она, мерзавка, все язвила по адресу тетушки, беззащитной, несмотря на броню корсетов, и к тому же наделенной неким врожденным достоинством, которого никогда не будет у Джин-Луизы. Тетушка и в самом деле была последней могиканшей. Ее даже краешком не затронула ни одна война, а тетушка пережила три; ничто не могло поколебать прочность ее мира, где джентльмены курят на крыльце или лежа в гамаке, а дамы тихонько обмахиваются веерами и пьют холодную воду.
— Как дела у Хэнка?
— Дела у него превосходны. Ты, наверно, знаешь — Киванис-клуб объявил его Человеком Года. Вручили такой чудный диплом.
— Нет, я не знала.
Звание «Человек Года» по версии Киванис-клуба было в Мейкомбе послевоенным новшеством и значило обычно «молодой человек далеко пойдет».
— Аттикус был так горд. Говорит, Генри еще не вполне понимает значение слова «контракт», но в налогах разбирается прекрасно.
Джин-Луиза усмехнулась. Отец утверждал, что выпускнику юридического колледжа нужно еще пять лет, чтобы изучить право: два года — на экономику, еще два — освоить принятый в Алабаме порядок подачи кассаций и еще год — чтобы перечесть Библию и Шекспира. После этого человек полностью оснащен и ему ничего не страшно.
— А что ты скажешь, если Хэнк станет твоим племянником?
Александра, вытиравшая руки посудным полотенцем, замерла. Повернулась, пристально взглянула на Джин-Луизу:
— Ты серьезно?
— Не исключено.
— Не торопись, дитя мое.
— Не торопиться? Мне двадцать шесть, тетя, а Хэнка я знаю с рождения.
— Да, но…
— Что такое? Он тебе не нравится?
— Не в этом дело… Ты пойми, флиртовать с молодым человеком — одно, а выйти за него замуж — совсем другое. Тут следует принять в расчет все. Происхождение Генри…
— …точно такое же, как мое. Мы с ним из одного курятника.
— У него в роду были алкоголики…
— У кого их не было?
Александра выпрямила стан:
— У Финчей.
— Это верно. У нас все просто полоумные.
— Ты сама знаешь, что это неправда.
— Кузен Джошуа, скажешь, был не чокнутый?
— Тебе прекрасно известно, что тут виной другая ветвь. Послушай меня, деточка, во всем округе нет юноши достойней и приятней Генри Клинтона. Однажды он составит чье-то счастье, но…
— …но для наследницы рода Финчей недостаточно хорош, да? Милая моя тетушка, это все сгинуло после Французской революции… или началось, не помню точно.
— Я вовсе не это имела в виду. А просто в делах такого рода надо быть
Джин-Луиза улыбалась, но линии ее обороны были приведены в боевую готовность. Опять начинается. О господи, и зачем я это ляпнула. Убить меня мало! Тетушке Александре только дай волю — с нее станется подыскать Генри где-нибудь в Уайлд-Форк чистенькую хорошенькую телушку в образе человеческом да еще благословить их детей. Знай свое место, Генри Клинтон.
— Я, ей-богу, в толк не возьму, куда уж тут осторожнее. Аттикус хотел бы, чтобы Хэнк вошел в семью. Рад был бы до смерти.
Да, это так. Аттикус Финч с доброжелательным бесстрастием наблюдал, как Хэнк коряво ухаживает за его дочерью, советовал, когда просили совета, но всячески показывал, что его дело сторона.
— Аттикус — мужчина. Он в этом не разбирается.
У Джин-Луизы даже зубы заныли.
— Да в чем «в этом», тетя?
— Послушай меня, деточка. Какой судьбы ты бы желала для своей дочери? Разумеется, самой счастливой. Ты пока этого не понимаешь, как и большинство девушек твоего возраста… Что бы ты сказала, если б твоя дочь собралась замуж за человека, чей отец бросил их с матерью, а потом спился и умер где-то на железнодорожных путях в Мобиле? Кара Клинтон была добрейшей души человек, жизнь ей досталась тяжелая, об этом можно только пожалеть, но ты ведь намереваешься связать свою судьбу с плодом такого союза. Тут семь раз отмерить надо.
Семь раз отмерить, ага. Джин-Луиза увидела, как поблескивает золотая оправа очков на брюзгливом лице, обрамленном буклями парика, воздетый костлявый перст. И продекламировала: