Пойди поставь сторожа

— Клюшку-то удержишь?

— Да.

— Раньше ты играл прилично для слепца.

— Я никакой не… — сказал на это Аттикус.

— …если не считать, что ты не видишь.

— Не затруднит ли вас подкрепить свое утверждение доказательствами?

— Разумеется, сэр. Завтра в три вас устроит?

— Устроит… A-а, нет. У меня встреча. В понедельник? Хэнк, что там у нас в понедельник после обеда?

— Ничего, кроме этой закладной. В тринадцать ноль-ноль, больше часа не займет.

— Ну вот, я к вашим услугам, мисс. На тебя посмотреть — слепые будут поводырями слепцов.

У камина Джин-Луиза обнаружила старую почерневшую клюшку с деревянной рукоятью, давно уже по совместительству исполнявшую обязанности кочерги. Потом выгребла из старинной плевательницы мячи для гольфа, положила ее на бок, выкатила мячи на середину гостиной, а когда начала загонять их обратно, в гостиной с кофейником, чашками, блюдцами и кексом на подносе появилась тетушка.

— Ты, твой отец и твой брат превратили этот ковер Бог знает во что, — сказала она. — Хэнк, когда я решила привести дом хотя бы в относительный порядок, первым делом выкрасила ковер в самый темный цвет. Ты ведь помнишь, на что он был похож? Черную дорожку отсюда до камина ничем было не вывести…

— Еще бы не помнить, мэм, — ответил Хэнк. — Боюсь, и я приложил к этому руку.

Джин-Луиза поставила клюшку на место, рядом с каминными щипцами, и побросала мячи в плевательницу. Потом села на диван, покуда Хэнк собирал по углам беглецов. Часами могу смотреть, как он двигается, подумала она.

Хэнк подсел к столу, с пугающей стремительностью осушил чашку обжигающего черного кофе и сказал:

— Мистер Финч, мне, пожалуй, пора.

— Погоди, вместе пойдем, — ответил Аттикус.

— Намереваетесь выйти из дому, сэр?

— Непременно. Скажи-ка мне, Джин-Луиза, — спросил он неожиданно, — а о том, что у нас происходит, пишут в ваших газетах?

— Про политику? Ну, каждый раз, как губернатор наглеет и вляпывается, таблоиды поднимают вой. Не более того.

— Нет, про судьбоносное решение Верховного суда.

— А, ты об этом. Ну, если верить «Пост», мы тут, пока не линчуем кого-нибудь, не заснем спокойно, «Джорнал» это вообще не интересует, а «Таймс» до того погружена в думы о вечном, что читать ее скучно до одури. Я вообще ни во что не вникала, кроме бойкота автобусов[6] и этого дела в Миссисипи. То, что штат не добился обвинительного приговора,[7] — самый крупный наш провал после атаки Пикетта[8].

— Это правда. Газеты, надо полагать, оттоптались от души?

— Как с цепи сорвались.

— А что Ассоциация?[9]

— Про них я ничего не знаю, кроме того, что там у них какой-то полоумный клерк в прошлом году отправил мне серию рождественских марок. Я их лепила на все открыточки. Кузен Эдгар получил?

— Ну как же! Получил и выдвинул ряд предложений касательно того, что именно я должен с тобой сделать, — широко улыбнулся Аттикус.

— Например?

— Например, отправиться в Нью-Йорк и надрать тебе уши. Кузен Эдгар вообще тебя не одобряет. Считает, ты чересчур независима.

— Старый надутый сомище. У него всегда было плоховато с юмором. Ну ведь натуральный сом: и эти усищи с бакенбардами, и пасть. Небось считает: в Нью-Йорке жить — во грехе закоснеть. Ipso facto[10].

— По сути дела, да. — Аттикус выбрался из кресла и дал знак Генри.

Тот обернулся к Джин-Луизе:

— В семь тридцать, как договорились?

Она кивнула, потом искоса взглянула на тетушку:

— Я пойду в брюках, ладно?

— Нет, не ладно.

— Дай тебе бог здоровья, Хэнк, — сказала Александра.

3

Несомненно, Александра Финч Хенкок производила внушительное впечатление в любом ракурсе и с тыла была столь же монументальна, сколь и с фасадной части. Джин-Луиза часто гадала (но вслух не спрашивала), откуда тетушка добывает свои корсеты. Они возносили ее бюст на головокружительную высоту, сужали талию, плавным раструбом расширяли бедра и намекали, что в другой жизни тетушка Александра была песочными часами.

Никому из родственников не удавалось так блистательно доводить Джин-Луизу до белого каления, как сестре ее отца. И нельзя сказать, что тетушка относилась к ней слишком уж сурово — она вообще была добра ко всякой земной твари, помимо кроликов, которых травила, чтоб не смели объедать ее азалии, — но умела превратить жизнь племянницы в сущий ад, находя для этого и время, и место, и повод, и способ. Теперь, когда Джин-Луиза выросла, спустя пятнадцать минут любого разговора обнаруживалось, что на все на свете взгляды у нее с тетушкой совершенно противоположные — дружба от этого крепнет, а вот между близкой родней воцаряется лишь нестойкая взаимная любезность. Много было в тетушке такого, что на расстоянии в полконтинента втайне восхищало Джин-Луизу, но коробило вблизи и бесследно сходило на нет при первой же попытке постичь тетушкины резоны. Ибо мисс Александра принадлежала к числу тех, кто проживает жизнь, не расходуя себя: если бы на этом свете выписывали счета за чувства и привязанности, полагала Джин-Луиза, у стойки регистрации в царствии небесном тетушка задержалась бы и потребовала компенсацию.