Пойди поставь сторожа

— Ты лучше скажи, что будешь делать, если заклинит коробку передач? На буксире поедешь? Плохо будет твое дело, а?

— Не заклинит.

— Откуда ты знаешь?

— Я не знаю, я верую. Сядь поближе.

Святая вера в могущество «Дженерал Моторе». Джин-Луиза придвинулась и положила голову Генри на плечо. И спросила:

— Хэнк, а все же… что там на самом деле было?

Это была их старая шутка. У Генри из-под правого глаза к крылу носа и наискось через верхнюю губу тянулся розовый шрам. Шесть передних зубов были вставные, и даже Джин-Луиза не могла упросить его, чтоб вытащил и показал. Он таким вернулся с фронта. Какой-то немец — в основном с досады, что война кончается так, а не иначе, — врезал ему прикладом по лицу. Джин-Луиза предпочитала думать, что это выдумка: когда есть орудия, бьющие за горизонт, бомбардировщики В-17, «фау» и прочее, Генри вряд ли сближался с немцами на дистанцию плевка.

— Ладно, — ответил он. — Тебе одной скажу: мы сидели в Берлине, в винном погребке. Все сильно перебрали, ну и сцепились — ты ведь хочешь, чтоб выглядело правдоподобно? Ну, теперь выйдешь за меня?

— Пока нет.

— Почему?

— Хочу быть как доктор Швейцер[3] и играть до тридцати.

— Да уж, он играл будь здоров, — сказал Генри жестко.

Джин-Луиза поерзала под его рукой.

— Ты ведь понимаешь.

— Понимаю.

Среди молодых людей Мейкомба Генри Клинтон считался фаворитом. И Джин-Луиза не спорила. Родом он был с юга округа. Отец ушел из семьи вскоре после его рождения, мать день и ночь пласталась в своей лавке на перекрестке, чтобы Генри окончил городскую школу. Лет с двенадцати он снимал себе жилье напротив Финчей, и одно это возносило его над остальными: сам себе хозяин, никто ему не указ — ни повара, ни садовники, ни родители. Кроме того, он был на четыре года старше — разница в таком возрасте значительная. Он ее дразнил, она его обожала. Когда ему было четырнадцать, мать умерла, почти ничего ему не оставив. Аттикус Финч распоряжался невеликими деньгами, вырученными от продажи ее лавки, — большая часть ушла на похороны, — тайком поддерживал деньгами собственными и после школы устроил Генри продавцом в супермаркет «Джитни Джангл». Генри доучился, ушел в армию, а после войны поступил в юридический колледж.

Примерно тогда же умер брат Джин-Луизы, а когда отступил кошмар, Аттикус, думавший передать дела сыну, принялся искать среди местных молодых людей достойного преемника. Вполне естественно выбор пал на Генри, ставшего для Аттикуса и глазами, и руками, и ногами. И уважение Генри к Аттикусу вскоре переросло в душевную сыновнюю привязанность.

А вот к Джин-Луизе чувства его были не вполне братские. Пока он воевал и слушал лекции, она из своевольной девчонки в комбинезоне и с ружьем превратилась во что-то мало-мальски похожее на человека. Хотя носилась она по-прежнему как тринадцатилетний сорванец и терпеть не могла прихорашиваться и наряжаться, от нее исходил мощный ток женственности — Генри вскоре влюбился, но на ухаживанья у него были лишь те две недели, что она ежегодно проводила дома. Она была и легкомысленна, и легка на подъем, но сказать, что с ней было легко, значило бы сильно погрешить против истины. Неугомонная переменчивость ее натуры и озадачивала, и беспокоила его, но одно он знал твердо: Джин-Луиза — то, что ему надо. Он не даст ее в обиду, он возьмет ее в жены.

— Не надоело тебе в Нью-Йорке? — спросил он.

— Нет.

— Дай мне свободу действий на эти две недели, и я сделаю так, что возвращаться не захочешь.

— Следует ли понимать это как непристойное предложение?

— Только так и следует.

— Тогда иди к черту.

Генри затормозил. Выключил зажигание, повернулся к ней вполоборота. Она знала, что когда он чем-то задет всерьез, его короткий ежик сердито щетинится, лицо наливается кровью, а шрам темнеет.

— Девочка моя, ты, что ли, хочешь, чтобы было по всей форме? Мисс Джин-Луиза, спешу уведомить вас, что мое нынешнее имущественное положение позволяет мне содержать семью. Ради тебя я, как ветхозаветный Израиль, семь лет корячился на виноградниках университета и на пастбищах твоего отца…

— Попрошу Аттикуса прибавить еще семь.

— Сколько же злобы в этой девушке…

— И звали его, между прочим, Иаков, — сказала она. — Ой, нет, вру, это же он и есть. Там на каждом третьем стихе меняются имена. Как, кстати, тетушка поживает?

— Сама прекрасно знаешь, что вот уж тридцать лет — лучше всех. Не увиливай.

Джин-Луиза шевельнула бровями.

— Генри, — чопорно сказала она. — Может, у нас с тобой что и будет, но замуж за тебя я не выйду.

И это заявление полностью соответствовало действительности.

— Когда же ты наконец повзрослеешь, Джин-Луиза! — взорвался Генри и, позабыв последние усовершенствования «Дженерал Моторс», попытался выжать сцепление и нашарить рычаг коробки передач. Не обнаружив ни того, ни другого, яростно крутанул ключ зажигания, ткнул в какие-то кнопки, и большая машина неспешно и плавно двинулась по шоссе.

— Туго соображает, да? — сказала Джин-Луиза. — Для большого города это не очень.

Генри глянул на нее пристально:

— В смысле?