Пойди поставь сторожа

— Лучше, дитя мое. Как добралась?

— Лучше не бывает, сэр! — и плюхнулась на диван сама.

Хэнк вернулся, сказал:

— Подвинься-ка, — и уселся рядом.

Джин-Луиза зевнула и потянулась:

— Что у вас здесь слышно? Все, что знаю, вычитано между строк в «Мейкомб трибюн». Вы же оба ничего никогда не пишете толком.

— Ты видела извещение, что умер сын кузена Эдгара? — спросила тетушка. — Такая печаль…

Джин-Луиза заметила, как отец и Генри Клинтон переглянулись.

— Вернулся разгоряченный с тренировки, опустошил морозилку в общежитии Каппа Альфа, — пояснил Аттикус. — Потом закусил десятком бананов и запил это все пинтой виски. Через час его не стало. Так что вовсе не печально.

— Ничего себе! — отозвалась на это Джин-Луиза.

— Аттикус! — сказала тетушка. — Как ты можешь! Это же мальчик кузена Эдгара!

— В самом деле ужасно, мисс Александра, — сказал Генри.

— Кузен Эдгар все еще за тобой ухаживает, тетя? — спросила Джин-Луиза. — Глядишь, все же посватается — через одиннадцать-то лет.

Аттикус предостерегающе вскинул брови. Он видел, как бес вселяется в Джин-Луизу, подчиняет ее себе: брови у нее вздернулись, глаза в тяжелых веках округлились, и уголок рта опасно приподнялся. Когда у нее такое лицо, одному Богу да Роберту Браунингу известно, что за фортель она выкинет.

— Что ты такое говоришь?! — возмутилась тетушка. — Эдгар — наш с Аттикусом двоюродный брат.

— На данном этапе это вряд ли имеет значение.

— Ну, как тебе там живется? — поспешно спросил Аттикус.

— Сейчас я желаю знать, как живется здесь. От вас обоих новостей не дождешься. Тетя Сандра, я надеюсь на тебя — за пятнадцать минут дай мне полный отчет обо всем, что случилось за год. — Она похлопала Генри по руке — главным образом для того, чтоб не завел с Аттикусом деловой разговор. Но Генри воспринял это как знак приязни и ответил тем же.

— Ну-у… — начала тетушка. — Ну, про Мерриуэзеров ты наверняка слышала. Очень грустная история.

— Что с ними стряслось?

— Расстались.

— Да ты что?! — вскричала Джин-Луиза с неподдельным изумлением. — Неужто разошлись?

— Разошлись, — кивнула тетушка.

Джин-Луиза обернулась к отцу:

— Быть не может! Мерриуэзеры! Сколько же они прожили вместе?

Аттикус, припоминая, возвел взор к потолку. Он любил точность.

— Сорок два года. Я был у них на свадьбе.

— Мы почуяли неладное, когда в церкви они расселись в разных концах… — сказала тетушка.

— И смотрели друг на друга с ненавистью, — сказал Генри.

— А потом объявились у меня в конторе и попросили начать бракоразводный процесс, — сказал Аттикус.

— А ты что? — спросила Джин-Луиза.

— А что я? Начал.

— А мотив какой?

— Супружеская измена.

Джин-Луиза ошеломленно покачала головой. Боже всемогущий, подумала она, не иначе дело в местной воде…

Голос тетушки отвлек ее от этих размышлений:

— Джин-Луиза, ты и в поезде ехала В Таком Виде?

Захваченная врасплох, она не сразу сообразила, что Александра Имеет В Виду.

— A-а, ты вот о чем… Погоди, дай вспомнить… Из Нью-Йорка выехала в чулках, перчатках и туфлях. Переоделась после Атланты.

Тетушка фыркнула:

— Все-таки было бы хорошо здесь одеваться приличней. Не ходить распустехой. А то в городе о тебе превратное мнение. Думают, ты — э-э… из трущоб.

Джин-Луизу слегка замутило. Столетняя война, перемежаемая шаткими перемириями, длилась приблизительно двадцать шестой год, и конца ей не предвиделось.

— Тетя, — сказала Джин-Луиза. — Я приехала всего на две недели и собираюсь просто-напросто тихо и мирно сидеть дома. И очень сомневаюсь, что вообще хоть раз выйду за порог. Я целый год напрягала мозги…

Поднялась и отошла к камину, с неприязнью поглядела на решетку, обернулась:

— Не создастся одно мнение — создастся другое. Ей-богу, здесь не привыкли, что я хожу расфуфыренная. — И добавила терпеливо: — Ты рассуди сама: если я выряжусь как на бал, они скажут — ишь ты, совсем нью-йоркская штучка стала. Теперь ты говоришь, что они подумают, будто мне плевать, что они подумают, если я хожу в штанах. Господи ты боже мой, да весь Мейкомб знает, что я вообще носила комбинезон на голое тело, пока у меня не начались эти дела…

Аттикус позабыл про свой артрит. Наклонился завязать отлично завязанные шнурки, а когда выпрямился, покрасневшее лицо было бесстрастно.

— Ну хватит, Глазастик, — сказал он. — Попроси у тетушки прощенья. Не успела приехать — уже дерзишь.

Джин-Луиза улыбнулась ему. Каждый раз, когда отец хотел выразить ей порицание, он вспоминал ее детское прозвище. И со вздохом сказала:

— Извини, тетя Сандра. Извини, Хэнк. Я просто извелась в дороге, Аттикус.

— Извелась не извелась, а все же веди себя прилично. Тут тебе не Нью-Йорк.

Тетушка Александра поднялась и погасила волны, которыми от этого движения пошли планки корсета.

— Тебя хоть кормили в поезде?

— Кормили, — соврала она.

— Тогда, может, кофе выпьешь?

— С удовольствием.

— Хэнк, а ты?

— Спасибо, мэм.

Тетушка вышла, Аттикусу кофе не предложив.

— Так и не пристрастился? — спросила Джин-Луиза.

— Нет.

— А виски?

— Не пью.

— …не курю, женщинами не увлекаюсь?

— Примерно так.

— И не скучно тебе?

— Справляюсь.

Джин-Луиза изобразила замах клюшкой для гольфа:

— А с этим как?

— Тебя не касается.