Поиграем с Лайм (СИ)

И ушла. Остальные понуро удалились, с завистью поглядывая на молодое, кровь с молоком, тело. Им невдомёк, что оболочка равномерно распределяла жидкость по коже и та ещё несколько минут будет благоухать влагой.

Лайм огляделась. Ей достался холодный каменный мешок с измазанным дерьмом стенами, источающим ледяную стынь полом, трухлявые нары с горкой гнилой соломы. Справлять надобность полагалось в кадке с крышкой в общем коридоре; после каждого использования смрад растекался по всем камерам. Решёток не было, лишь низкая дверца с окошком, откуда два раза в день разливали кормёжку на всех.

Лайм нисколько не страдала: всё здесь испускало влагу, и люди тлели заживо. Девушка уютно устроилась на нарах, кишевшие подстилкой клопы возмущённо расползались. Мало того, что существо кусать бесполезно, так оно ещё само крадёт малую толику крови, что питает их. Ночь постепенно сменялась утром — луч света из узенького слухового окна камеры окреп настолько, что сполоснул медовым заревом верхнюю часть камеры, но Лайм с наслаждением потянулась к камням, на которых как роса выступала склизкая влага. Она так и осталась лежать на твердыне. Отчего-то взгрустнулось. Колдун пытался объяснить её меланхолию тоской по прошлой безмятежной жизни.

Вечером к ней ввалилась госпожа Роза, сунула в руки деревянную плошку.

— Воровала одна твою пайку, — безучастно произнесла она, тяжело присаживаясь рядом. — Теперь жевать не сможет. Ох и холодно на камнях. Чего ты тут разлеглась? Ты кто такая?

— Я Лайм, — тихо напомнила девушка и вновь потянулась к нижним складкам кожи.

— Да ты погоди, — слабо запротестовала госпожа Роза. — Я же… я же поговорить… о-ох.

После усилий Лайм и холодный пол был нипочём. Но когда старшая склонилась над девушкой, её порывы пропали даром. Провозившись некоторое время она, бранясь шёпотом, вышла.

Прошло ещё несколько дней и встреч с любовницей, пока наконец госпожа Роза не отстранилась настойчиво.

— Ты странная, — призналась старшая. — Девки тя бояться. Да и мне чё-то… Как кукла: ни тепла от тебя, ни любви. Зыришь, когда нужду справляют. Прозвали тя Людоедка. Тикать те надо.

Последние слова госпожа Роза произнесла шёпотом, схватив Лайм за плечи, тряхнула сильно, когда та потянулась целоваться.

— До милости палача, видать, не дожить. Дак девки тебя сами задушат. Пока дрыхну, ей-ей, задушат. Смекаешь, дура ты красивая?

Лайм пожала плечами. Жизнь и смерть её не страшили, она их не понимала. Задушат, так очнётся; отрубит палач голову, так тело само найдёт жидкость восстановиться или просочится влагой под землей и сольется с подземными водами. Эка, невидаль.

Лайм так невинно захлопала глазами на старшую, что баба в неистовстве ссадила костяшки пальцев, с размаху ударив по камню.

— Добром не хотишь, так по злому поступлю. Бабам не продам, херам отдам. На тебя стража давно слюни пускает, да вишь, я им не даю. Начальству бабий бунт не нужен. Потаскают тебя, но ты, ей-ей, как ломовая лошадь и не брезгливая. Ещё поживёшь. Жизнь-то она сладкая.

Лайм нежилась в гнили и не глядела на госпожу Розу, чем ещё более разозлила женщину. После её ухода очень скоро явились закованные в броню стражники, подхватили девушку, едва не волоком вынесли из подвала. Оказавшись в сухом, светлом, натопленном пролёте, Лайм недовольно поёжилась — что она такого натворила, что её лишили смрадной влаги тюрьмы?

К ней подошёл коренастый мужичонка, кутающийся в меха, недовольно повёл носом. Стражники перед ним заробели. Начальник щепотью ухватил Лайм за подбородок, сжал попеременно верхнюю и нижнюю губы, с удовлетворением осмотрел целые зубы.

— А воняет как треска, — оценил он девушку. — Но смазливая. Как пить дать сифилис, а? Пусть лекарь осмотрит. Её под топор или в зверинец? Под топор? Благородная смерть. И вымойте сучку, воняет как золотарь. Не абы кто будет, офицерская блядь. И смотрите, гузла собачьи, кого сажаете. Такую куклу и к столу подать не стыдно.

Пока начальник расхваливал прелести Лайм, на девушке разорвали накидку из казённой мешковины, толкнули к голой стене. Один из стражников, расстаравшись, принёс воды и окатил пленницу, второй, заломив её руку, принялся тереть ветошью тело. И оба удивлённо переглянулись, когда Лайм застонала от наслаждения. Им невдомёк что ли как это приятно, когда мнут, гоняют влагу по всей коже. Она постаралась сделать всё, чтобы накопить жидкость в теле.

— Да ей сладко! — Один из стражников завозился со штанами.

Второй, постарше, с одутловатым от постоянных попоек лицом, по-отечески одёрнул приятеля:

— Слыхал чё мастер грит — дурная у неё.

— Да я неглубоко, — заверил напарник, нагибая Лайм.

Пьяница только рукой махнул. Но вскоре живот надорвал от смеха, когда ненасытный стражник, каких только ухищрений не проделал, чтобы попасть куда надо. Тому было невдомёк, что Лайм запечатала промежность, чтобы не терять влаги. Наконец мужик отстал от цельнолитой попки, ударив с досады Лайм:

— Страсти в ней нет! Кукла деревянная. Точно дурная.

Пришёл лекарь, сытый, добродушный толстяк. Но и на его безмятежном лице появилось изумление, когда он ощупывал девушку.