Пожалуйста, нет. Я выздоровею сама. Просто, не трогайте меня. Мне нужно дня три комы и я очухаюсь, я знаю точно. Ну или нет. Но все равно не трогайте.
Одеяло опять двигается по мне.
— Ну пожалуйста… не надо… пожалуйста…
В больнице я совершенно потеряла любую способность закрываться и контролировать свои чувства и все течет сквозь меня, сводя с ума перепадами, я очень слабая и нелогичная, наверное…
— Женя! — его интонации становятся агрессивнее.
Он переворачивает меня на спину.
— Я не буду ставить туда. Я поставлю тебе в бедро. Ты так похудела, Женечка, что это единственное место, куда можно ставить, помимо ягодиц. Здесь нормальная мышца.
Господи… ну не надо!!!
— Женечка… я аккуратно.
Его руки массируют мое бедро. Я пытаюсь перехватить их.
Я не выношу чужих рук. Особенно рук врачей. Их было много, очень много в моей жизни. И все внутри меня застывает, от его прикосновений. Он тоже врач. Но он же не чужой… И его руки ни разу не обижали меня… Я понимаю, что он хочет помочь…
И я делаю усилие над собой, отпуская его руки.
Но почему-то начинаю тихо плакать.
Я чувствую, как ему плохо от этого.
Он больше не уговаривает.
Слышу щелчок колпачка шприца.
Меня сводит от этого звука.
— Расслабь, — сжимает он мое бедро, но оно почему-то напрягается еще сильнее, это невозможно контролировать.
— Бл*ть…
Игла протыкает.
— Тихо! Не дергайся. Женя!!
Лекарство жгучее… И мои руки опять тянуться к бедру.
— Я привяжу их, Женя, — предупреждающе. — Всё…
Накрывает одеялом.
Я вырубаюсь.
Но он будит меня сразу. А может и не сразу. Я не понимаю.
Жалюзи опущены, тяжелые шторы закрыты… Я уже давным давно потеряла ориентацию дней, суток…
— Женечка… нужно покушать и выпить таблетки.
Отрицательно качаю головой, натягивая одеяло повыше.
— Нет, — отбирает одеяло. — Открывай глаза…
И еще минут тридцать он уговаривает впихнуть что-то несъедобное.
— Женя… Я сейчас растворю их в воде и залью в тебя силой. Открой глаза…
Открываю. Веки такие тяжелые…
— Женечка… нужно… пожалуйста…
От одной мысли я чувствую спазм тошноты.
— Я не смогу…
— Так.
Через некоторое время он появляется со стаканом воды.
— Это горько и неприятно. Но ты выпьешь.
Я смотрю на него просто. Он расстроен. Мне не хочется расстраивать его…
Киваю.
Он поднимает меня. Подкладывая подушки под спину, подносит стакан.
Я делаю глоток. Горло закрывается. Напрочь. Закрывается и все! И я держу во рту эту горечь не в силах сглотнуть и жалобно глядя на него.
— Глотай!
Отрицательно мотаю головой.
Со злостью ставит стакан на тумбочку, закрывая мои губы ладонью, и обнимая меня.
— Глотай!
Я давясь закашливаюсь и вся эта гадость начинает выливаться у меня через нос и…
Я не могу… физически не могу…
Со стоном отпускает, вытирая меня полотенцем.
— Детка… — отчаянно. — Если ты не начнешь это пить и кушать, придется поставить капельницу.
И у меня снова начинается истерика, я прячусь от него под одеялом.
И через некоторое время засыпаю.
Но он снова будит…
— Женечка… надо покушать… Давай… что ты любишь?
— Не помню…
В голове ни одной картинки с едой.
Его равномерные поглаживания усыпляют.
— Вспоминай. Обещаю достать все, что захочется.
— Томаты, — почему-то всплывает картинка. — Томаты в собственном соку. Домашние.
— С чем?
— Просто томаты.
— Хорошо.
Он делает несколько звонков.
И я слышу, что он говорит с моей мамой…
В Краевой больнице, да…
Он — лечащий врач…
Мне уже лучше…
Завтра я перезвоню сама…
Нет, приезжать пока не надо…
У меня все хорошо…
Кто-то звонит ему. Я не понимаю с кем именно он говорит, но я слышу, что он отказывает в визите сюда.
Мне плохо…
— А можно мне в ванну?
— Нет, пока нельзя.
— А душ?..
Мне хочется просто посидеть под водой и смыть с себя остатки больницы.
— Завтра. Если будешь слушаться.
Засыпаю.
Через некоторое время появляются томаты в собственном соку.
И рис.
Засовывает в меня ложку риса. Я не чувствую вкуса, это похоже на… не знаю… мое горло не хочет глотать. Но я очень стараюсь не расстраивать его еще сильнее. И через некоторое время вялого жевания глотательный рефлекс срабатывает. А потом томатный сок, через трубочку. Я осиливая несколько глотков.
Спать…
Но меня снова будят.
— Укол, детка…
Он же говорил, раз в сутки. Уже следующие сутки?!
Я уже не сопротивляюсь его рукам. И сжимаю губы, чтобы не хныкать. Но горло не слушается…
— Женя… Прекрати… Десять секунд потерпеть.
Нет, меня не пугают ощущения. Это что-то другое. Это скорее от беспомощности истерика… пережитой в больнице беспомощности… и эти ощущения возвращают меня туда…
Он вытаскивает иглу.
Сжимает мою кисть. Садится у кровати рядом.
— Оживай, моя девочка… Уже пора…
Это уже четвертый… четыре дня значит…
Мне так жаль, Зверь, расстраивать тебя… прости…
Как только смогу, я поеду домой, обещаю!
— Нужно покушать.
— Мхм…
Я постараюсь.
Мне легче. Уже значительно легче и я стараюсь есть все, что он готовит, но вкуса у еды так и не появляется. Она вся на вкус как мой антибиотик. Но я ем…
И уже даже могу вставать без его помощи.
А он теперь оставляет меня одну, уезжая на работу. Пару раз я говорила с мамой. Пару раз приезжала Крис.
Он не хочет, чтобы кто-нибудь приезжал…
Под его глазами синяки.
Он не улыбается.