Поймай меня, если сможешь

На самом деле роль посыльного меня вполне устраивала. У меня не было желания вести дело по-настоящему. Уж больно велик был риск, что нехватка фундаментальных знаний выплывет на свет. А работа, которой мы с Ригби занимались, по большей части была унылой и неинтересной, скучной задачкой, решение которой я с радостью уступал ему. Время от времени он подбрасывал мне косточку, позволяя излагать обстоятельства какого-нибудь мелкого дела о земле или произнести вступительную речь. Я упивался подобными инцидентами и, по-моему, в целом исполнял их без урона репутации профессии юриста. Ригби был чрезвычайно компетентным юристом, и сидя у него за спиной, я научился очень многому, куда большему, чем накопал в юридической литературе или на экзаменах.

По сути, я пристал к тихой гавани, залег в логове, учуять которое ищейки вряд ли могли. Если ищешь преступника, вряд ли придет в голову высматривать его в штате помощников главного прокурора, особенно если разыскиваешь подростка, не окончившего среднюю школу.

Через несколько недель после моего поступления в штат главного прокурора Диану перевели в Даллас. Лишившись ее, я расстраивался недолго. Скоро я уже ходил на свидания с Глорией – дочерью высокопоставленного чиновника. Глория была яркой, привлекательной, жизнерадостной девушкой, и если в наших отношениях и был изъян, то в том, что они были сугубо платоническими. Но я успел узнать, что женщина может быть восхитительной и в одежде.

Глория была членом непреклонной семьи методистов, и я частенько провожал ее до церкви с тем пониманием, что я отнюдь не кандидат в неофиты. С моей стороны это был жест межконфессионального уважения, что ее родители не могли не оценить, и на самом деле мне это нравилось. По правде говоря, у меня завязалась дружба с молодым пастором, и он убедил меня включиться в молодежные программы церкви. Особенно активно я участвовал в постройке нескольких игровых площадок для детей в неблагополучных районах города и служил в ряде комитетов, распоряжавшихся другими городскими молодежными проектами. Странное времяпрепровождение для лохотронщика, но я вовсе не чувствовал себя лицемером. Впервые в жизни я отдавал что-то свое безвозмездно, не думая ни о каком воздаянии, и оттого мне было хорошо.

Впрочем, грешник, возделывающий ниву Господню, сколь бы праведны ни были его труды, не должен очень уж перерабатывать. Я хватил с комитетами лишку, и хлебы обратились в камни.

В этой комиссии оказался настоящий выпускник Гарварда. И не просто выпускник Гарварда, а выпускник Гарварда – юрист, и встреча со мной привела его в восторг. Он буквально опьянел от радости. С тех пор я узнал кое-что о гарвардцах. Они как барсуки любят тусоваться вместе в собственных логовах. Одинокий барсук отправится искать другого барсука. Гарвардец в чужом краю разыщет другого гарвардца. И они примутся говорить о Гарварде.

Этот набросился на меня с ходу, с энтузиазмом Стэнли, повстречавшего в дебрях Африки Ливингстона. В каком году я окончил? Кто у меня преподавал? Кого из девчонок я знал? К какому клубу принадлежал? Какие пабы посещал? С кем дружил?

В первый вечер я успешно отбился от него – либо давая бессодержательные ответы, либо игнорируя его и концентрируясь на повестке дня комитета. Но с той поры он искал встречи со мной при каждой возможности. Приглашал на ланч. Наведывался ко мне в контору, когда ему случалось быть неподалеку. Звонил мне, приглашая на вечеринки и пикники, поиграть в гольф или принять участие в каком-либо культурном событии. И всякий раз умудрялся свести разговор к Гарварду. В каких зданиях у меня были лекции? Не знал ли я профессора такого-то? Не свел ли я дружбу с кем-либо из старых родов Кембриджа? Судя по всему, у гарвардцев в присутствии других гарвардцев круг разговорных тем крайне ограничен.

Я не мог его избежать и, конечно же, не мог ответить на массу его вопросов. Проникнувшись подозрениями, он начал выстраивать против меня доказательную базу по res gestae[25] как фальшивого гарвардца, а то и вообще лжеюриста. Когда же я узнал, что он делает многочисленные запросы касательно моей подноготной на нескольких фронтах, всерьез подвергая сомнению мою честность и искренность, это стало для меня res judicata[26].

И я, как пресловутый араб, свернул свой шатер и тихонько улизнул – впрочем, только после того как получил свой последний зарплатный чек. Попрощался с Глорией, хоть она и не догадывалась, что прощаемся мы навсегда. Я сказал лишь, что умер один из моих близких, и я вынужден на пару недель вернуться в Нью-Йорк.