Поймай падающую звезду

Хотя весна уже давно обозначилась своими ранними зорями, город в то утро, шестого марта, проснулся укутанным в туман, словно в какую-то липкую, темную паутину. Я несся вниз по улице, испуганный ужасным известием. Казалось, я очутился в незнакомой мрачной пустыне. Как будто по этому кварталу Копенгагена только что пронесся зловещий черный ветер, какая-то омерзительная гроза, оставившая на лицах людей серые следы и смятение в их испуганных взглядах. Все вокруг казалось мне искаженным и смятым — дома, машины, деревья и прохожие, да-да, и прохожие, они — в первую очередь. Смотришь вокруг и не знаешь, как удержаться на ногах, потому что и ухватиться-то не за что. Кажется, всё вокруг утратило равновесие и качается, сгибается, колышется. Люди бредут, будто забыли дорогу, потеряли цель, и толкутся, как попало, в охватившей их панике. Кто-то тащится еле-еле, кто-то, напротив, шустро и нервно несется куда-то, и они то и дело налетают друг на друга в этой неразберихе. Многие, вроде меня, обеспокоенно мчались по направлению к озеру, сталкиваясь с теми, кто уже возвращался оттуда. Все это происходило в зловещей, угрожающей тишине. Не было слышно ни обычного утреннего шума, ни голосов, ни даже тихих разговоров — только на лицах людей то и дело возникали странные судорожные гримасы.

Кто убьет лебедя, тот умрет, кто убьет лебедя, тот умрет, повторял я вполголоса и отворачивался, чтобы не смотреть, как подбирают из воды последних мертвых птиц. На мгновение серая пелена затянула глаза, и мне показалось, что я ослеп. И представшая тогда передо мной картина навсегда осталась связанной в сознании с внезапно наступившей слепотой. Навсегда остались в сознании гибкие изломанные шеи, лежащие на воде, как срубленные тонкие березки. И поникшие птичьи крылья, беспомощно свисающие, как сломанные руки в широких рукавах, с которых стекала вода, когда люди механически бросали в лодки тела прекрасных, навеки уснувших птиц. Меня и теперь не оставляет эта картина, не могу забыть ее, она неотвязно преследует меня, не дает покоя. Куда ни гляну, всюду вижу их, и не могу я сбежать от этой картины, как бежал я из страны и города, в котором родился и вырос.

Все это я несколько раз путано излагал устно, а потом предъявлял разным учреждениям в письменной форме в качестве обоснования намерения начать самостоятельное расследование. Сначала в полицию, потом служащим разных отделений Ветеринарного управления, городской Орнитологической станции, Управления водного хозяйства, Службы охраны городских парков и, естественно, Отдела по обслуживанию озера. Я надеялся, что моя искренняя, интимная исповедь станет достаточным обоснованием для расследования, но я ошибся. Не нужно оно было ни соответствующим муниципальным службам, ни хранителям озера, ни множеству других учреждений, которые были так необходимы мне для сбора документов и сведений, к чему я и приступил. Нет, никто не мешал моему расследованию, разве что я чувствовал, что его результаты вряд ли кто-то воспримет всерьез. Откуда я это знаю? Да по тем улыбкам было видно, я уже говорил вам.

Пусть их смеются, я продолжаю. Не понимаю, неужто так смешно то, что я хочу точно узнать причину гибели лебедей. И чтобы оскал сошел с этих лиц. И в самом деле, просто невероятно. Я предоставляю им собранные данные о том, чем посетители парка чаще всего кормили птиц, а также адреса магазинов, в которых покупали этот корм. А в ответ ничего, только этот глупый смешок.

Я передал им список из тридцати четырех лиц, которые пятого марта после обеда и вечером, накануне трагедии, гуляли у озера, семеро из них признались, что кормили лебедей, точнее, двое не лично, а их дети. Они приняли бумаги — и опять только смешки.

Я принес им свою запись доверительной беседы со сторожем, который первым увидел мертвые тела. Передал и его готовность выступить свидетелем. Мы рассмотрим, спасибо, и опять ухмылка.

Передаю отпечатанные в цвете копии своих фотоальбомов, отдельно портрет каждой птицы, отметив их, погибших, и на групповых, панорамных портретах. Я считал, что это пригодится и Орнитологической службе, и следственным органам полиции.

Взяли, спасибо, и опять ухмылочка.

Ладно, ничего, продолжу в одиночку, что делать.

Душан Барачки, технолог, специалист по альтернативным источникам энергии, каждый раз погружается в исключительно тяжкие для него воспоминания о том печальном дне, когда, как он сам утверждает, его доверие к действительности опасно поколебалось. И сдавленный голос лучше всего свидетельствует об этом. На самом деле его глубоко оскорбляет, как он говорит, то, что он оказался в полной изоляции, пытаясь выяснить причины опасного преступления. Вместо того, чтобы получить всестороннюю поддержку своего начинания, он вынужден постоянно оправдываться и чуть ли не извиняться за то, что каждые выходные, каждый свободный день и свободный час проводит, собирая и систематизируя данные о причинах мора, уничтожившего лебедей. И в этом он, как утверждает, довольно далеко продвинулся.