Поймай падающую звезду

Когда все они, вернувшиеся с кладбища, как следует наелись и напились, когда пошли разговоры, далекие от смерти и похорон, некий Стоян Мастилович грянул песню во весь голос. Какая-то тетка напротив него закричала, и слилась песня с причитаниями. Стоян говорит: «Любил покойник спеть!» — и как бы оправдался за все.

В тот же день поздним вечером прибежал Прокопий, чтобы отхватить отцовскую косу, самую острую в округе, а вместе с ней запросил наковаленку и брусницу с бруском. Будто только ждал этого случая. Сердце у него кровью исходит, всё ему мало, не хочет видеть нашей печали и слез. Вслед за ним явился мельник и потребовал семь мешков, сотканных из лучшей шерсти, с особым рисунком посередине. После ужина приперлась Круна со своим вздернутым острым носом, которая своим умом затмила всех вокруг, начиная с Сотворения и до сего часа. Попросила венгерскую машинку шерсть чесать, первую в наших краях, которую отец привез, вернувшись из плена. Мать всем им отказала, и Круна со злостью свой нос по траве повернула и чесанула сквозь сливовый сад. А поутру, словно свататься, Мойсей заявился, который, кажется, и на похоронах не был. Попросил у нас четыре тележных колеса, привезенных из Воеводины, собранных вручную из особого железа и крепкого дерева. А день спустя эти колеса пропали. Мы так и не узнали, кто их украл, но вор побоялся их на свою телегу ставить, потому как мама сразу бы объявила: «Это мои!»

Во всех вещах все еще чувствовался отцовский глаз, который всё примечал и всем управлял. Чувствовалось, как он пальцем о стену царапается в подтверждение того, что он все еще тут. Елисавету он много чему научил. У Димитрия остался ткацкий станок, который он сам сделал из явора, с легким веретеном для сучения нитки. А Мияту досталось конское седло, на которое громоздится его Босилька со своими раскоряченными кривыми ногами. Любила она подойти к отцу и прижаться горячим женским бедром.

Напоминают об отце и его одежда, тюфяк и перина, набитая куриными перьями, сваленные в кучу на задворках. Кто-то перину распорол, и из нее летят перья, словно небо побелело и заснежило вдруг. Но только всё это сгниет. Всю ночь Круна пальцами прощупывала отцов тюфяк, мы видели это, в надежде отыскать дукат-другой, который, может, отец в болезненной горячке позабыл вытащить. И не боится ведь она в полнолуние столкнуться нос к носу с отцовской душой, которая, как Госпава говорит, мечется здесь, шатается.

Вдруг на рассвете вспыхнул огонь у самого нашего дома. Все мы, голые и босые, выбежали с шумом и криком, да только увидели, что это кто-то поджег отцовские простыни, тюфяк и перину. Огонь так полыхнул, что чуть на наш дом не перекинулся.

«Одним шпионом Коминформбюро меньше!» — сказал Шпиро кому-то рядом с собой. А тот ему отвечает: «Да он никогда за Коминформбюро и не был!» — «Был бы, если бы не заболел так коварно!» — сказал Шпиро и шмыгнул в густую тень, которую языки пламени отбрасывали на кусты, прятавшие его черную фигуру. Но вскоре огонь стих, а потом и совсем погас.

А дети всё бегают от меня, дотронуться боятся. Велизар кричит: «Ты смотри, покойник воскрес!» А Ешна добавляет: «Дьявол его черную душу унес, смотри-ка, вампиром заделался! Мы его оплакали, а он воскрес… Должно быть, это вовсе и не он, а душа его бежит от вампира! И опять нам дерьма в водосборник набросает, чтоб нам пить нечего было!»

Перед сном слышу я отцовский шепот, укоры и ругань. Что ни сделаю, отец говорит: «Не годится!» Гонится за мной, хочет побить и затоптать. Вижу его высохшее исчезающее лицо, вижу, как морщится он, принимаясь за любое дело. Его заглушает рев нашего вола, который, как только отец умер, не перестает жалостливо и монотонно мычать. И никому другому не позволяет впрячь себя в ярмо.

Днями напролет собирали мы с огорода и с поля то, что удалось спасти от великой суши. (А Ешна, проходя мимо, всеей пятерней крестилась, дивясь, как и все ее домашние, почему это меня не зарыли.) Рожь мы связали в снопы и крест накрест сложили их в скирды. Сложили так, как отец это делал, а сверху забросали сеном, чтобы зерно не гнило. И только мы приготовили длинные тонкие цепы (будто змей бить собрались), чтобы снопы на гумне обмолотить, как мама ночью во сне подскочила и крикнула что-то неразборчиво. Утром, когда мы ее разбудили, она сказала: «Приснился мне отец, велел все снопы переложить, сгниет жито, заплесневеет как никогда!»

Мы тут же принялись снопы перекладывать, сразу все перебрали, потому как иное зерно в колосе уже от тепла проклевываться начало.

За что мы ни возьмемся, мать говорит: «Отец бы это не так сделал!» И мы бросаем всё в тревоге и волнении.

Все вещи нам о нем напоминают и кусают нас. Какие-то тени мятутся вокруг нашего дома, и ночью, и днем, и в грозу. То нам кажется, что отец давно ушел от нас, то похоже, будто вчера это было. А когда в сумерках услышим стук на чердаке, то знаем, что это его сильная рука ударяет и бдит над нами.

Милован Марчетич

Исход