Поймать свободу

– Лиля, а расскажи о своих друзьях? Ты ни разу никого не упомянула в разговоре. Где ты их прячешь? Судя по тебе, они должны быть отпадными ребятами. Мы даже могли бы как-нибудь затусить вместе.

Вздох срывается с губ, и я тут же делаю несколько глотков холодного колючего напитка с мягким послевкусием.

– Я спросил что-то не то? – тут же спрашивает Тим, меняясь в лице.

– У меня нет друзей, – отвечаю я и запиваю горькую правду еще несколькими глотками.

– Гонишь!

Тимофей недоверчиво смотрит на меня, но через секунду в его глазах мелькают жалость и сожаление:

– Прости…

– Извинения приняты.

Молчание растягивается на несколько неловких минут. Ухожу в себя ненадолго, поддаваясь пьяной грусти.

– Лиль, – осторожно зовет меня Тим, – блин! Я не могу в это поверить! Как так?! Ты же… Ты…

– Одна глупость стоила мне очень дорого.

– Ты говоришь об этом бычаре, что заявился к тебе домой сегодня днем?

– Да.

– Что произошло?

Тим пристально смотрит мне в глаза, но не требует, а вроде как протягивает руку с намерением помочь. Не уверена, что это возможно, но… То ли превышенная алкогольная норма, то ли усталость размазывают меня, как мягкий пудинг по тарелке, и правда льется изо рта непрерывным потоком. Правда, которую я никому не рассказывала. Попросту было некому.

– Мне было пятнадцать, когда мы познакомились, а ему двадцать. Первая любовь, которая изменила мой мир и меня саму. Казалось, раз он старше, то не может быть не прав, и я слушалась его. Во всем. И все равно каждый раз получала подзатыльники. Не так. Не то. Не говори это, не одевайся слишком откровенно. Косметика? Ты что, проститутка? Кого кадришь? Друзья? Забудь! Делай, что я говорю. Думай, что я говорю! Конечно, в пятнадцать лет я понятия не имела, кто такие абьюзеры и с чем их едят. Я постоянно копалась в себе, он вечно обижался и орал на меня, заставляя извиняться за все подряд. За то, что я сплю, дышу или ем. И мне так хотелось ему угодить, что я была готова пооткусывать себе пальцы, если бы это помогло. В середине десятого класса он забрал меня к себе. Ба была против, но мы ее уговорили. Гоша при ней вел себя просто ангельски, помогал – и деньгами, и мужской силой. Мы с ней уже давно были только вдвоем, и такая забота для нас казалась чем-то вроде божьей благодати, но за все приходилось платить. Мне.

Опускаю взгляд, наблюдая, как быстро в бокале поднимаются пузырьки. Это больная тема, но откровенность, на удивление, приносит капельку облегчения. Будто вытаскиваешь загнившую занозу из кожи, с одной стороны, больно, но с другой – ты понимаешь, что скоро боль уйдет, рана заживет и перестанет беспокоить. Только бы так и было.

– После моего переезда первые несколько месяцев все было почти нормально. Я жила по расписанию и правилам, всегда была под присмотром. Мои школьные друзья и подруги уже окончательно поняли, что я потеряна для них, перестали звать на общие вечеринки, звонить и писать. Моим окружением был Гоша и его друзья. Хотя он не отказывал себе в удовольствии потусить с ними, заперев меня в квартире. И в какой-то момент, – горько усмехаюсь, ощутив острый приступ ненависти к себе, – я решила, что так и должно быть. Ведь я его вроде как люблю, и он говорит, что тоже, что жить без меня не может, что только я одна ему нужна… – Першение в горле перехватывает голос. – Прости, – хриплю я и хватаю бокал.

– Ничего, Лиль. Все хорошо, я слушаю. Продолжай, – успокаивающим тоном произносит Тим.

– Я не пошла на выпускной в одиннадцатом классе. Игорь обещал, что мы сами его отметим, но вместо этого усвистел куда-то со своими дружками. Я простила! – Во мне начинает бурлить злость, ведь я приближаюсь к финалу истории, разрушительному и страшному. – А потом он запретил мне поступать в университет. Сначала уговаривал, заверял, что и сам прекрасно нас обеспечит, а мне всего лишь нужно сидеть дома и ждать его команды раздвинуть ноги или накрыть на стол. Я не соглашалась. Пошли скандалы, потом угрозы. Я плакала сутками, ругань стояла такая, что соседи один раз вызвали полицию. Так я и спаслась. Сказала, что напишу на него заяву, если не отстанет и не отпустит домой. Гоша испугался, но и разозлился не меньше. Преследовал меня, запугивал, а потом умолял вернуться и клялся в любви. Честно? Иногда мне хотелось просто исчезнуть, лишь бы это все закончилось, но у меня была Ба. Я не могла оставить ее одну. А еще в тот период я услышала первую песню Гратиса…

Нерешительно поднимаю взгляд на Тимофея. Его лицо белое как лист бумаги, а вот глаза неестественно черные. Губы сжаты в тонкую линию, пальцы, удерживающие бокал, напряжены до предела.

– Продолжай… – цедит он.