Поймём ли мы когда-нибудь друг друга?

Но интереснее всего мне было то, как складывались отношения в нашем маленьком отряде, как в экстремальных условиях характеры вдруг раскрывались совершенно с неожиданной стороны. Я вела себя, как настоящая шпионка – приглядывалась, прислушивалась и в свои записные книжки заносила чаще всего не то, что требовалось от практикантки. Признаюсь, это было нечестно, однако, натуру свою переломить я не могла.

На первом месте у меня долго оставался Борода – наш начальник. Он читал наизусть Багрицкого, быстро седлал и вьючил лошадей, по утрам делал гимнастику и был серьёзно озабочен работой – собирал материалы для кандидатской диссертации. На последнем был геолог Маэстро, который спал в свитере, вставал позже всех, по полчаса хлюпался у ручья, горланя песни, доводя Бороду до белого каления, и в довершение всего, несмотря на свою ответственную должность, таскал с собой неразлучный баян. Окончательно я в нём разочаровалась после того, как однажды на пасеке он напился до потери пульса медовухой. Между этими двумя антиподами в моей картотеке располагались я, оруженосец Маэстро Боб, беспредельно преданный своему шефу, и наш конюх Стёпка по прозвищу Светошек – так он говорил: сентр, селый, сентнер. Стёпка держался со всеми на равных, был неизменно добродушен и имел привычку всё одушевлять. «Вода-то в речке уже спит», – говорил он вечером. А перед маршрутом: «Небо сердится, сегодня толку от работы не будет, лучше в лагере побыть…» А вот о гранитных останцах: «Скала-то она свою силу знает, и богатство своё знает…»

Однажды мы вышли к гостеприимному лесному хутору. Истосковавшись по молоку, припали кто к банке, кто к кружке, а кто прямо к ведру. Один Борода сидел в сторонке.

– Почему вы не пьёте? – спросила я.

– Да тут коровы сплошь бруцеллезные, – невозмутимо отвечал наш насквозь добродетельный начальник

Чуть не подавившись от такого сообщения, я поспешила поделиться новостью с остальными.

– А я-то думаю, почему молоко такое вкусное, – сказал Маэстро, спокойно осушая какую-то бадейку. – Ну-ка, ребята, помогите мне, сейчас мы угостим нашего командира.

Подхватив ведро, он двинулся к Бороде.

– Ты что, с ума сошёл? – закричал Борода и пустился наутёк напролом через кустарник, только замелькала его полотняная белая шляпа.

Мы хохотали до упаду, и после этой истории я уже не могла воспринимать всерьёз ни Бороду, ни свои попытки составлять номенклатуры.

Практики всё больше убеждали меня в правильности моего выбора, и всё больше я понимала, что моё место не в лаборатории.

Рене, который служил на Севере и влюбился в него, как он говорит, «навеки», не пришлось меня агитировать. Его странные, казалось, алогичные стихи

(Разъедутся на зиму люди,

Машины уйдут по лыжне,

И мысль о несбывшемся чуде

Опять возвратится ко мне…),

Его убеждённость, что мегаполисы, оторванные от природы, иссушают и деформируют душу.

(Города – это раны на теле Земли,

И надеюсь, их время залечит),

Его рассказы о том, как на краю Земли очищается и наполняется жизнь, падали на взрыхлённую, подготовленную почву и делали моё решение бесповоротным. И хоть на практики меня не брали (требовались только парни), заявку на распределение я подала в Северогорск.

Теперь скажи, что мне делать? Могу ли я сдать билет и распаковать багаж? Буду ли я в этом случае та Данусь, которую ты знаешь? Мне кажется, это будет, как если бы из резиновой надувной игрушки выпустили воздух, и она стала бы плоской, невыразительной, никому не нужной.

Я люблю тебя! Я хочу быть с тобой, хочу обнимать тебя, вечером ждать твоего прихода, но в сердце моём нет двух ответов. Оно зовёт меня туда, на край света. Может быть потому, что ты всё равно всегда со мной, где бы я ни была. Прости меня! Не сердись! Будет отпуск, я приеду, мы будем бродить с тобой по берегам Вольной реки, пить чай в пригородном доме и лопать пирожки с брусникой, испечённые Софьей Алексеевной, по-домашнему, без шума, сыграем свадьбу.