Поименное. Незабытые лица (сборник)

Решила полететь в Грузию в ноябре. Именно в ноябре, в дни пятидесятилетнего юбилея страшных нобелевских дней, травли БЛ, «ветхозаветных вечеров» (его слова), когда один человек (лирический поэт! без кожи!) противостоял гигантской истребительной машине со всей ее пропагандистской мощью – и выстоял! – я поеду в Грузию. Договорились с Эмзаром Квитаишвили, он организует мое выступление «Пастернак и Грузия» в академии имени Руставели. Грузия, любимая Пастернаком Грузия, растерзанная, обкромсанная…

Рассказывают, что Мандельштам так полюбил Армению, что каждого армянина считал прекрасным человеком (даже Микояна. Армянин не может быть плохим!), наверное, и у БЛ, и у Вадима, и у меня такое (необъективное!) отношение к грузинам. Но разве любовь должна быть «объективной»?

Я сразу узнала Эмзара (по голубым глазам), а он меня – не сразу, неужели так изменилась за 6 лет? Чуть постарел, но все такой же – обаятельный, блестящий, умница. Если бы глаза у него были бы не голубые (говорят, это отличительная черта гурийцев), а темные, он был бы очень похож на Пикассо, значителен, скульптурен.

На другое утро поехали в Сигнахи, который так напомнил мне Италию, маленькие городки Тосканы, Сан-Джиминьяно или Чертальдо, тосканские холмы, виноградную долину… А здесь синеют (на них лежали не белые, а голубые облака) холмы Кахетии, под ними Алазанская долина, прекрасно сохранившаяся крепость. Я была в Кахетии лет 30 назад, осталось волшебное воспоминание, особенно о маленьких монастырях – пещерках, для одного монаха. (Вот бы туда на старости лет!) В Кахетии и святая Нина похоронена, это родина грузинского христианства, IV век! А сегодня эти кахетинские холмы, особенно когда на них ложатся предзакатные тени, навевают грусть и тревогу. Ведь там, за этой прекрасной долиной, за холмами – ощетинившаяся Россия…

Погуляли вдоль крепостных стен. Становилось прохладно, ветерок с холмов превращался в ветер, надо было согреться, пошли в ресторанчик, примостившийся в стене крепости, над обрывом. Все столики заняты (а война? а кризис? а упавший лари?), вечная загадка. Но и тут наш «сезам» – Пастернак – (произнесенный, конечно, Эмзаром) заставил официантов заволноваться, нам освободили столик, правда, на террасе, где было холодно, Эмзар озяб. Местная форель, запеченная в угольках, свежий, местный же, овечий сыр, зелень, вино – прославленная «Алазанская долина» – все было простое, но свежее, природное, с запахами любимой земли. Говорили, разумеется, по-русски, я все старалась потише, а если громко – то те два единственных грузинских слова, что знаю, – «давлиот» (выпьем) и «датисхи» (налей). Этот вечер запомню, наверное, на всю оставшуюся жизнь – синяя тень на холмах, мужественно зябнущий Эмзар с его мудрыми глазами, стихи, стихи, стихи… Читали без конца. И показалось, что печаль может быть действительно светла.

На другой день у Чабуа Амирэджиби. Ему 87 лет, для горца не так много, но после такой жизни, какая выпала ему на долю, поражаешься сохранившейся легендарной красоте, ясности ума, памяти. Провел в сталинских лагерях 16 лет, пять раз бежал, приговаривали к расстрелу, последние годы сидел в Мордовии, где на зонах пересекался с Вадимом. У него рак горла, общается с помощью специальной дощечки для письма, кроме того – неподвижен, не встает с кресла. Уход за ним хороший – преданный шофер, он же друг, самоотверженная жена, правительство помогает (он ведь трижды номинирован на Нобелевскую премию, почетный председатель грузинского пенклуба и прочее, да и сериал по его роману «Дата Туташхиа» гремел когда-то), например, лифт (это неразрешимая проблема в Тбилиси!) проведен ему прямо в квартиру. Он весь в политике. Задавал мне вопросы (на дощечке) о Франции, новом президенте, кризисе социалистической партии… «Говорили» и о прошлом – Мордовии, моем заключении, Вадиме и деле Краснопевцева (он все помнит). На прощанье надписал мне свой роман: «Госпоже Ирине Емельяновой с глубочайшим уважением как другу по отношению к жизни и везению».