Поймём ли мы когда-нибудь друг друга?

Помнишь, ты писал, что не знаешь критериев отличия плохих людей от хороших. Но их узнать невозможно, потому что их нет. Нет такой точки отсчёта, такой теории, такого мудреца, который мог бы определить достоверно положительность или отрицательность явления или человека. Не потому, что для этого нужны сверхточные расчёты, а потому, что и мир, и человек, как наиболее полное его выражение, — бесконечно переливающаяся игра света и тени, поток, в который нельзя войти дважды. Вечером над горами парят лёгкие пурпурно-золотые облака, но отгорает закат, и они тяжелеют, приобретают свинцово-серый оттенок. Падший поднимается, возвысившийся падает, гадкий утёнок превращается в великолепную птицу. Нет застывших в своём конкретном воплощении Добра и Зла, нет мест во Вселенной, где они сконцентрированы, не существует Дьявола, да и Ангелам неоткуда взяться. И ад, и рай — в душе человека, он сам себе и заклятый враг, и преданный друг, он сам свой губитель и врачеватель.

Человек — это дорога между подножием и вершиной. Она либо поднимается вверх, либо сбегает вниз, либо петляет по склонам, в зависимости от того, каковы усилия человека, какова его устремлённость.

Человек — это процесс, многоцветный, непрекращающийся, разнонаправленный. Благородство, мужество, жестокость, злоба или нежность — состояния, зыбкие или сравнительно устойчивые, но не фатальные.

Мы назвали бы сумасшедшим каждого, кто во имя усовершенствования мира предложил бы уничтожить или переместить в какое-нибудь определенное место в космосе все частицы с отрицательным зарядом. Но не такова ли коммунистическая доктрина, уготовившая место под солнцем лишь тем, в ком «трудолюбие, дисциплина и преданность общественным интересам сочетаются с «коммунистической сознательностью»? Всё остальное, что не вмещается в строгие рамки официальной идеологии, подлежит ликвидации, единовременной или постепенной. Мы объясняем сейчас себе и миру, что расстрелы, гонения, раскулачивание, чудовищные репрессии в концентрационных лагерях были связаны с культом личности, но не договариваем, что культ личности — необходимо возникающий механизм для подавления инакомыслия. Он не причина, а следствие, и пока причина жива, машина истребления не остановится. Сейчас действие её ослаблено, во-первых, тем, что неспособныемаскироваться уничтожены, а сумевшие выжить либо прячут свою непохожесть глубоко внутри, как, например, я, либо выпускают пар через отдушины кабачков, подобных «Флибустьеру», либо ломают себя, принимая правила игры, как Удальцов, либо по природе, по скользкости своей легко вписываются в систему — перевёртыш, как Ложкевич. Много тех, кто мечтает податься на Запад, как Изверов или канадский фермер. И всё меньше тех, кто свято верит в идеалы, как мой отец. Сортировать такой человеческий материал, выделяя «врагов», всё труднее, и Молох умеряет свой аппетит. Во-вторых, неизбежно возрастающее в такой ситуации лицемерие вождей делает расплывчатыми их лозунги и туманной саму доктрину. Пережив острую стадию коммунистической болезни, наше общество превратилось в хроника с довольно внушительной рыхлой массой и ослабленным иммунитетом. Самым «здоровеньким» в нашей грустной действительности выглядит коммунист. Он активно руководит и направляет, выписывает пилюли и процедуры, пользуется благами и привилегиями. Но лишённый прав на сомнения, он легко скатывается либо к фанатизму, либо к цинизму, что закрывает его человеческую сущность до критической точки и делает его самым безнадёжным из всех хроников. Истинная причина болезни — глубинное противоречие между бесконечным разнообразием жизни и узостью рамок коммунистической доктрины — не исчезает и не разрешается, а затягивается паутиной лжи. Периодически, при обострениях вялотекущего процесса пробуждающийся Молох ещё будет требовать жертв, но рано или поздно дом наш, какими бы величественными ни казались его стены, неминуемо рухнет под натиском свежего ветра действительности, и тогда потребуется обновление фундамента.

Что это значит? Нас ждёт катастрофа? Наверное. Как? Когда? Я не могу сказать, что мне страшно, но как-то не по себе от неизвестности. Особенно грустно думать об отце, который по-прежнему свято верит в коммунистическую идею. Знаешь, за мамулю мне не так боязно — она, как и моё солнышко Дарья, только с виду хрупкая, а внутри — кремень. Мне кажется, к потрясениям на идеологическом фронте мамуля не то, чтобы относится несерьёзно, а воспринимает их примерно, как грозу — пошумит и пройдёт.