Поиск

За плечами у стариков котомки, в руках посохи, в глазах печаль расставания. Распрощались сердечно.

— Дойдете? Лучше бы шли вы с нами, — сказал Харьков, обнимая сильными руками сразу двух стариков.

— Дойдем. Эвенку сердце подскажет путь, — ответил Топко, — да и умрем тут — не обидно будет, — родная земля. А ты смотри хорошо, там тайга тебе незнакомая, не сбейся…

— Не беспокойся.

— Трудно будет. Шибко долго идти вам. Еды не хватит, а тайга без зверя не подмога, как чум без людей… Пусть злые духи потеряют ваш след!

— Спасибо тебе, Топко, спасибо, Тиманчик! Вам тоже — счастливого пути. Не обижайтесь, что так получилось, что расстаемся.

— Может, так и лучше. Все не пропадем. Кто-нибудь останется. Расскажет. И ты не думай, что старики бросили вас. Лучше кость себе сломать, чем совесть потерять.

— Нет, нет, Топко, вместе все решили, как решили, так и сделаем. Спасибо вам за все!

— Спасибо и тебе. Хорошо жили, хорошо ходили, как братья. Уши много слышали от вас хорошего, живот всегда чуял вашу доброту…

Прощаться всегда грустно, тем более в этих безлюдных обгорелых пустырях. Люди долго смотрели вслед уходящим старикам, пока те не исчезли в дымной пелене.

Отряд остался без проводников, без оленей, остался на тлеющей земле. Путь предстоял долгий. Харьков считал его единственно верным. Только вперед, по марям ли, по тайге ли — все равно, лишь бы вперед, на запад. Он мог бы попытаться настоять на том, чтобы проводники шли с отрядом, однако те сказали — на запад до Экимчана никак не дойдем, старые, совсем слабые, а на восток, может, и выйдем… Мог настоять… Мог решить двигаться со стариками, но не решил, поскольку совсем не верил в правильность этой дороги, Он был поставлен перед выбором и сделал его.

За долгие годы своей работы в тайге Харьков не попадал в столь тяжелое положение, никогда он не поступал столь решительно. Путей для отступления не было.

На что надеялся этот человек?…

— Пора и нам, — сказал Виктор Тимофеевич.

Он ловко забросил за спину тяжелый рюкзак, связал ремешком лямки на груди и, опираясь на посох, посмотрел на запад. Внешне был он, как всегда, спокоен. На смуглом лице, обточенном ветрами, не было морщин, их прятал загар, но когда он смеялся, морщины вдруг появлялись белыми прожилками под глазами, на лбу. В его взгляде, голосе, во всех чертах чувствовался ум и приветливая доброта.

Харьков расправил плечи, выпрямился, готовый покинуть стоянку. Его спутники уже набросили на спины рюкзаки.

Только отряд двинулся, как стал подниматься старый олень. Он все еще был жив. Широко расставив слабые ноги, олень с трудом держал на них отяжелевшее тело. Он смотрел на уходящих людей глазами, полными отчаяния. Люди, к которым он был привязан с ранних лет, которым он преданно служил всю свою жизнь, покидали его, бросали тут одного. Что было в его большой старой голове? Болели старые никогда не заживавшие раны на груди от ременных шлей, свежая боль щемила холку, стертую вьюком, больно и страшно было оставаться одному — старому, мучительно погибающему…

Олень стоял, повернув к людям голову.

Люди оглянулись.

От перелеска по их следу, еле передвигая ноги, тяжело падая и снова поднимаясь, медленно брел старый олень.

Харьков сбросил рюкзак. Взял у Бориса карабин, подошел к оленю. Резкий выстрел раздался над черной равниной. Человек сократил мучения старого оленя…

Видимости не было. Шли по компасу. Торопились. Отдохнувшие ноги легко ступали по горелым обмежкам. И, как всегда в первый день, все ярко воспринималось и запоминалось. Вот бурундук, сиротливо сидящий на сучке, со страхом поглядывающий на дымящуюся землю; вот одинокая лиственница, обгоревшая от корней до верхушки; вот провалы в торфе, только оступись — уйдешь по пояс…

Отряд в этот день легко отмахал километров двадцать пять. Ну как было не радоваться! Люди повеселели, ободрились, будущее уже не казалось им таким мрачным, как вчера.

Харьков понимал, теперь все зависит от того, насколько правильно его решение — отступать на запад, к Экимчану. Пока что у него не было оснований упрекать себя в неточности решения.

На ночевку остановились рано на берегу безымянной речки. Дежурил Борис. Будучи сильным, он быстро расчистил площадку, натаскал дров, развел костер и стал готовить ужин. Парень за этот сезон успел освоиться с кочевым образом жизни, ко многому приспособился. Характер у него был покладистый, он с готовностью воспринимал от Виктора Тимофеевича все, что могло пригодиться молодому геодезисту в будущем.

Тепло костра, густая гречневая каша, заправленная свиной тушенкой, сладкий чай и крепкий сон были достойной наградой путникам в этот первый день их долгого пути. Все были полны решимости идти только вперед, верили в то, что избранный путь под азимутом 240 градусов непременно приведет их к спасительному жилью, к людям.