Поиск-81: Приключения. Фантастика

— Буду очень обязан, голубушка, — вполне миролюбиво отозвался Федоров…

Лизочек сидела на софе с книжкой в руках. Возле нее, лежала коробка папирос «Аспер».

— Ты-ы? — протянула она, когда горничная ввела Леру в комнату. — Вот это сюрпри-из!

— Я на минутку, — смутилась Лера. — Алексей Васильевич просил меня…

— Да ты садись, — вместо закладки Лизочек заложила книжку длинной шпилькой с изображением попугая на конце. — Ведь сто лет не видались!

Она убрала папиросы, освобождая место рядом с собой.

Лера села, пристроила сумочку на коленях.

— Алексей Васильевич просил передать, чтобы ты не беспокоилась, — ей было стыдно врать, но она успокаивала себя тем, что в точности исполняет поручение Федорова. — Его срочно командировали на вскрытие в Верхние Муллы. Он обещал вернуться завтра утром. Дело спешное, и не было времени тебя предупредить. Меня он встретил по дороге, а я закрутилась вчера, забыла… Извини!

Все это Лера выпалила единым духом и замерла в растерянности — надо же так бестолково повести разговор!

— Спасибо, — Лизочек равнодушно кивнула. — Бедный папа! Он всегда чересчур серьезно относился к своим служебным обязанностям. В нынешние времена это особенно смешно… Я думаю, он и в ваши музейные дела мешался со страстью старого неудачника.

— Нет, — искренне возразила Лера. — Алексей Васильевич бывал нам очень полезен.

Ей стало обидно за Федорова.

— Ну ладно, ладно… Расскажи лучше, как живешь. Замуж не вышла? — Лизочек засмеялась, картинно откинув голову.. — Обычный разговор двух бывших гимназисток после разлуки, да? Я видела тебя вчера у Миллера с каким-то мужчиной. Лицо такое, — она свела к переносью выщипанные брови, покачала растопыренными пальцами под подбородком вверх и вниз. — Мне такие нравятся. Одет, правда, неважно, без легкости. Но сейчас трудно штатскому хорошо одеться… А помнишь Верку Лебедеву? Она еще Пушкина на словесности декламировала: «И мальчики кровавые в зубах!» — Обе засмеялись. — Я думала, она за генерала замуж выйдет. У нее фигура была — Даная. Ты ее голую видела когда-нибудь?

— Нет, — сказала Лера.

— А вышла за Калмыкова, лавочника. Можешь себе представить?

В лавке у Калмыкова Лера полчаса назад покупала еду для Федорова.

— А Наташу Корниенко помнишь? — Лизочек достала папиросу, закурила. Сладковатый дым пошел по комнате. — Знаю, что вредно для горла, но не могу удержаться… Нет, нам надо непременно всем встретиться. Это просто преступление, что мы растеряли друг друга. Столько есть чего вспомнить! — Она сняла со стола большое серебряное блюдце, стряхнула в него пепел. — Впрочем, какие сейчас встречи… Ты когда едешь?

— Еще не знаю.

— Поторопись, голубушка. Говорят, билет до Омска в классном вагоне стоит уже шесть тысяч. — Лизочек поставила блюдце на софу между собой и Лерой.

Лера отодвинулась, чтобы невзначай не опрокинуть его, и вдруг отчетливо увидела под сероватым налетом пепла изображение лежащего Сэнмурв-Паскуджа — собачья голова, птичье туловище, рыбий хвост.

Деланно-равнодушным голосом спросила:

— Что за стрельба тут у вас была сегодня утром?

— Красного разведчика арестовали. — Сложив губы трубочкой, Лизочек выдохнула дым. — Один в офицерской форме был, тот ускакал. А другого взяли…

Лера резко встала, прижала сумочку к груди.

— Ты уже? — огорчилась Лизочек. — Только разговорились! — Лера неподвижно стояла посередине комнаты. — А помнишь, как мы Скальковского читали, «О женщинах»? Ты просто ненавидела этого Скальковского. Да и я тоже. Как же он писал? «Мужчина состоит из души, тела и паспорта, женщина — из платья, тела и паспорта»… Смешные мы были. — Она обхватила ладонью лоб. — Боже мой, что с нами сделалось!

В углу, за дверью, лежали какие-то предметы, накрытые одеялом. Рядом стояли два тюка. В одном из них, под натянутой мешковиной, Лера угадала знакомые очертания малахитового канделябра.

Теперь ее это ничуть не занимало.

— Не уходи еще! — попросила Лизочек.

Лера ушла, не ответив. Теперь оставалась одна надежда — Андрей. Больше ей не на кого было надеяться.

29

В общей камере, куда после предварительного допроса привели Костю, сидело человек тридцать — в большинстве пленные красноармейцы. Они освободили ему место в углу, на досках, подложили под голову ком тряпья. Никто ни о чем его не расспрашивал, и он был рад этому — не то что говорить, думать не хотелось. В голове было пусто, звонко. Раненое плечо горело, и знобкий жар от него разливался по всему телу.

Часа через три рядом присел мужик, начал рассказывать: