Поиск-84: Приключения. Фантастика

— Елки-палки! — орал он при этом. — Елки-палки! Ну, я дурак! Ну, дурак! Ты же докторскую кропаешь, а там все против! Родного папашку, значит, за чины продала! Ну ты, елки-палки, дрянь!

Под хриплые раскаты его хохота вбежала Гортензия Каллистратовна и верный ее кавалер Глеб Евстигнеевич.

— Прекрати, — привычно бросила Нина.

— А иди ты!

Тетушка Тези мгновенно оценила обстановку.

— Петя! Петруша! — залилась она, привычно заламывая руки. — Петр Сергеевич, дорогой! Вы должны ее простить! Они так любят друг друга! Я знаю, я верю, вы — мужественный человек, вы — благородный, вы — сильный, вы простите и не будете мешать их счастью. Это подвиг! Это жертва! Жертвы прошу!

И с этими словами элегантно упала на колени.

Ошарашенный Петр повернулся к Нине.

— О чем она?

Высоко подняв голову, прошествовала Нина к дивану, села подле Георгия и положила свою ладонь на его колено.

Петр, наблюдавший представленную сцену, сморщился, будто поел чего-то кислого. Глаза его сузились, превратясь в щели, а руки сначала пошли вверх, словно собирался он весело хлопнуть ими над головой, но не дойдя и до плеч, замерли и упали вниз.

Видел он сидящих на диване голубков Георгия и Нину, видел благородного отца Глеба Евстигнеевича, стоящего поодаль, но как бы рядом, видел упавшую на колени страдалицу мать, истовым лицом обращенную к нему.

Петр сглотнул.

— У-у-у-у! — сказал он, — елки-палки! — и снова, — у-у-у!

И не было в его голосе злости. А была немыслимая, безграничная тоска.

Остальные безмолвствовали, слушая его монолог:

— Дурак! — басил он. — На кого положился? Утром ехал, выжимал за сто, думал, тут такое! Вчера поверил! Радовался. За отца твоего радовался! А ты, — он повернулся к Нине, — что ж ты сама промолчала? Не любишь — не неволю! Живи с этим… А я с тобой разведусь. Хоть завтра. Нам просто — детей нет… Ну, ладно. Я вам все сказал. Противно. Смотреть на вас всех противно.

Гортензия Каллистратовна, хрустнув ревматическими суставами, поднялась с колен.

— Вы — хам! — возвестила она голосом, полным благородного негодования. — Да. Я давно это поняла.

И она отошла к своим родным. Теперь они были все вместе. Все четверо. И Петр стоял напротив. Он сказал:

— Я молчать не буду. Не надейтесь! Я найду умных людей. Честных. Они поймут. Они все равно поймут.

Взгляд его обошел комнату и остановился на каминной доске. Там, забытая Георгием с вечера, лежала черная клеенчатая тетрадь. Лежал дневник Миртова. Петр стремительно прошагал к камину и взял тетрадь.

— Это я прихвачу с собой. Мне понадобится.

— Протестую! — крикнул Глеб Евстигнеевич. — Это научная ценность! Она должна оставаться здесь!

— Раз научная, значит забираю!

— Положи на место дневник моего отца, — подала голос Нина. — Он мой!

— На-кася выкуси! — Петр соорудил смачную фигу. — На-кася выкуси! Вон твой папашка стоит. Сединой трясет.

— Оставь дневник, Петр, — Георгий поднялся с дивана. — Так будет лучше для всех.

— А ты вообще молчи! И глазами не сверкай, не испугаешь.

Георгий пожал плечами, мол ничего не поделаешь, и двинулся к Петру.

— Я ведь силой отберу.

— Это что же, драться будем?

— Не шути, — строго проговорил Георгий, делая последний шаг к дуэльному барьеру.

— Какие уж тут шутки, — выдохнул Петр и, вложив в кулак всю тяжесть тела, коротко, как на шабашке топором, ударил Георгия под дых. Тот согнулся, и второй страшный удар пришелся ему в лицо.

Потом Петр плюнул, повернулся и, тяжело ступая, вышел.

— Он ничего не докажет! — кричал Глеб Евстигнеевич. — Ему не поверят!

— Боже мой, что же будет! — рыдала Нина. — Моя докторская! Боже мой!

На полу стонал поверженный Георгий, не в силах оторвать окровавленное лицо от дорогого ковра.

А позади билась в истерике Гортензия Каллистратовна и хохотала басом.

…Ну, вот и все, и достаточно, и можно ставить точку.

Но автор не торопится. Автор чего-то ждет.

Вот стоит на крыльце Петр. Вот он сошел с крыльца. Направляется к машине. Сел за руль и привычным движением завел двигатель. Пора ехать. Пора ехать, но он тоже медлит. И тогда я подхожу ближе, сажусь рядом и говорю ему:

— Пора, Петр. Пора. Скоро утро, надо многое успеть.

— Ты кто? — почти без удивления спрашивает он.

— Твой внутренний голос…

Б. Рощин ДЕНЬ ПЕЧАЛИ

Что в имени тебе моем?

. . . . . . . . . . . .

Но в день печали, в тишине,

Произнеси его тоскуя;

Скажи: есть память обо мне,

Есть в мире сердце, где живу я.

А. С. Пушкин

Мерно посвистывали лопасти, гудели двигатели. Из низких облаков валил снег. Видимость была маловата. Отвратительная была видимость. Только и видно было, словно через бронестекло, в синеватых тонах, резко контрастную заснеженную тайгу прямо под собой, да еще немного по сторонам. Дальше все тонуло в снежной круговерти. В этой мути глаза и руки быстро уставали.

— Коля, возьми-ка штурвал, — сказал Виктор второму пилоту и, слегка расслабившись, откинулся на спинку кресла.

Сзади моментально посунулся Куц, бортмеханик.