Поиск Анны

Дума та угля темнее.

Мне б гораздо лучше было,

Если б я не родилася,

Если б я не подрастала,

Не видала бы на свете

Дней печали и несчастья,

Если б я жила немного;

На шестую ночь скончалась,

На восьмую умерла бы;

Мне б тогда не много нужно:

Чуть холстины на рубашку

Да под дерном уголочек.

Мать поплакала б немножко,

А отец еще поменьше.»

Калевала

Отец Ани был рядовым членом КПСС. На работе у него было свое место, дома — любимый стул, куда никому нельзя было садиться. Стул стоял напротив цветного телевизора «Рубин», по которому с трибуны выступал Горбачев, обещая всем коммунистам рай на земле.

Отец рос во времена Хрущевской оттепели, когда сама партия провозгласила культ личности Сталина насильственным. Тогда впервые за долгие годы в воздухе пахнуло свободой. Обычные советские люди свято верили в светлое будущее и готовы были положить жизнь на алтарь коммунизма. Но время шло. Подходило к концу тысячелетие, в воздухе носились революционные лозунги, газеты пестрели предсказаниями о конце света.

В девяносто первом году Аня уже заканчивала институт, и жила в общаге. С тех пор, как она вырвалась из домашней тюрьмы, она долго не могла заставить себя приехать. Пока однажды жарким августовским днем все-таки не решилась, села в маршрутку, и спустя час вышла у знакомого подъезда.

В общаге телевизора у них не было, да и ни к чему он был — смотреть его все равно было бы было некогда. Поэтому еще в маршрутке Аня удивилась напряжению, застывшему на лицах молчаливых людей.

На улице стояла подозрительная тишина. Такое бывало, когда показывали важный матч сборной Союза, и все разбредались по соседям — телевизоры тогда были не в каждой квартире. Аня бегом преодолела два этажа и открыла дверь своим ключом.

— Я дома! — крикнула она с порога, но ответом была тишина, лишь негромко работал телевизор на кухне. В квартире висело гнетущее ощущение чего-то безвозвратно утерянного.

Зайдя на кухню, Аня увидела отца. Он сидел на своем любимом стуле, курил «Приму» и стеклянными глазами смотрел в цветной «Рубин». Там показывали Москву, по улицам которой ехали танки. Отец застыл с прилипшей к нижней губе «примой».

Ведущая «Вестей» — девушка с кудрявыми волосами и встревоженными глазами — произнесла, словно приговор:

— Деятельность коммунистической партии на территории Российской Федерации приостановлена. Мэр Ленинграда Анатолий Собчак заявил президенту японского банка господину Атали, что западные инвесторы могут рассчитывать на то, что им в качестве гарантов их вкладов будут проданы некоторые наши заводы и предприятия. Они смогут купить землю и организовать на ней производство, которое затем будет предано им в собственность.

Отец смотрел куда-то сквозь телевизор, и произнес:

— За что?

Аня застыла в дверном проеме. Она впервые видела отца таким. Обычно он выглядел как непотопляемый корабль, всегда уверенный в завтрашнем дне. Сейчас на его глазах завтрашний день продали японцам.

Сколько Аня знала — отец всю жизнь жил честно. Как не подбивали его коллеги с работы, он никогда не воровал, честно работал, да не на себя — на светлое будущее страны. Да что там страны — целого мира! Он свято верил в партию и всеми силами вырывал из себя «культ личности» — как он сам любил говорить.

Всю жизнь ему вешали лапшу на уши, а тут вдруг сняли — и он вместе с огромной страной оказался у разбитого корыта. Он продолжал смотреть в пустоту, тихо повторяя: «За что?».

В тот день вместе с СССР рухнула жизнь отца Ани, вместе со всеми ценностями и идеалами.

— Это не страна, а одна большая секта, — тихо, чтобы не слышал отец, шептала мама. Она всегда была против коммунизма, вместо «пятилетки в три года» говорила «пятилетка в три гроба» — но, конечно, не при отце. — Кинули всех.

В тот день Аня последний раз видела отца. Ей очень хотелось подойти к нему, обнять его, поддержать, но она не могла заставить себя сдвинуться с места. Последнее, что она помнила — его глаза, в которых застыло невыразимое осознание того, что всю жизнь его обманывали.

Анна вышла из родительской квартиры и больше никогда туда не возвращалась.

* * *

2006 года, 24 сентября

Петрозаводск

Внутри пахло пылью, старыми книгами и свечным воском, словно кто-то запечатал входную дверь лет эдак сто назад, и Анна была первым человеком, спустившимся в музей по узкой лестнице. Смолина словно попала в прошлое — в те времена, когда гостила у бабушки Виены. Полки были заставлены старыми книгами, оставляя узкие проходы. Все свободное место было занято экспонатами.