Поиски путей (СИ)(Лестница из терновника 2)

Впоследствии Анну долго думал, как дошёл до такого безумия.

Видимо, Север и Ар-Нель что-то необратимо изменили в его душе. Сама мысль о настолько нелепом, неприличном и глупом поступке ещё неделю назад не могла бы прийти Анну в голову.

А теперь пришла. И Анну заговорил с Соней.

Разумеется, при всём своём душевном раздрае, Анну не обезумел до такой степени, чтобы сделать это при всех. Он почти подкараулил Соню на выходе из коридора, ведущего из покоев для гостей в служебные помещения: раб возвращался с корзиной, в которой лежали вычищенные блюда, пустой бурдюк и пара ножей. Увидев Львёнка там, где он просто не мог находиться, Соня чуть не выпустил корзину из рук.

— Господин?

— Соня, — сказал Анну, осознавая запредельную степень глупости ситуации, — я подумал… Ты, наверное, отчаянно устаёшь, ты же работаешь один за целую толпу… Я мог бы попросить местных…

— Нет, — поспешно ответил Соня. На миг на его лице отразился настоящий ужас. — Не надо, господин. Я не устаю. Я в порядке.

— Ты что? — удивился Анну.

— Ты хочешь избавиться от меня? — тихо спросил Соня, быстро взглянув на Анну и тут же опустив глаза. — Я тебе отвратителен? Или — так приказал Львёнок Льва?

Анну вдруг стало очень жарко.

— Соня, — сказал он, — ты меня боишься? Или — просто ненавидишь? Я же, кажется, не бил тебя ни разу… и… послушай… я не собираюсь над тобой издеваться.

— Чего ты хочешь, Львёнок? — спросил Соня совсем уж тихо, еле слышно. — Скажи, я сделаю.

— Я всё время думаю, что ты тоже Львёнок, брат, — вырвалось у Анну помимо воли. — И что ты — Львёнок Льва, и что ты — ты ровесник Эткуру, да?

Соня медленно нагнулся, поставил корзину на пол и выпрямился. Его татуированное лицо показалось Анну безмерно усталым.

— Зачем ты это говоришь? — спросил Соня, словно через силу. — Ну зачем? Чего ты добиваешься? Хочешь заставить меня плакать? Орать? Проклясть вас всех? У тебя не получится, я думаю. Я же раб, бестелесный к тому же — у меня нет ни гордости, ни злости…

Анну заставил себя смотреть прямо и проговорил, преодолевая мучительный стыд:

— Мне кажется, с тобой… несправедливо обошлись с тобой, вот что. В чём ты провинился, а, Соня? За что тебя… с тобой… за что, короче?

— Тебе важно? — Соня чуть пожал плечами. — Лев велел Тэкиму позвать меня зачем-то, а тот то ли забыл, то ли нарочно не передал… Я не пришёл, Лев разгневался, послал за мной бестелесных наставников — я спал. Вот и всё. Я — Соня. Я сплю, когда Лев приказывает действовать.

— Ты был ребёнком тогда?

— Да. Думаю, да. До Поры было далеко. Послушай, Львёнок… можно, я больше не буду говорить об этом? Я — не считаюсь братом. Я считаюсь рабом. И это к лучшему, наверное…

— Почему? — спросил Анну, у которого вполне физически, как свежая рана, болела душа.

— Мне больше нечего терять, — сказал Соня спокойно. — А Львята — каждый из них — они могут потерять так много, что даже отрезанная рука со стороны покажется сравнительно малой потерей. И потом… меня больше не предадут — меня уже предали.

— Я решил, — вырвалось у Анну. — Я не могу считать тебя рабом, брат. Я попрошу тебя у Эткуру — в подарок или куплю — и ты… я не буду считать тебя рабом. Ты сможешь уйти, если захочешь. Или — ещё что-нибудь. Короче, ты будешь свободен, брат.

Соня издал странный звук — то ли смешок, то ли сдавленное рыдание.

— Брат… Ты — странный человек, брат. Куда же я денусь… Я уже отравлен этим. Думаешь, можно десять лет пробыть рабом — и остаться человеком? Или — быть бестелесным и остаться… несгоревшим?

Анну смешался.

— Попробуем…

Соня чуть усмехнулся.

— Ты армии в бой водил, Анну — а временами похож на ребёнка… Послушай, Львёнок, а может, ты просто смеёшься надо мной? Чтобы рассказать Эткуру, а? И посмеётесь вместе…

— Послушай, — пробормотал Анну сквозь судороги стыда, — я… не люблю зря мучить людей, брат. Ни бестелесных, ни пленных, ни рабынь. Не люблю. Мне от этого… нехорошо.

Соня поднял с пола корзину.

— Я верю, — сказал он просто и беззлобно. — У тебя по лицу видно. Если ты меня купишь — или если Эткуру подарит меня тебе, брат — я буду тебе служить. Идти мне всё равно некуда… а ты… ты, как говорится, добрый хозяин, брат.

И ушёл в покои, оставив Анну наедине с чувством моральной горечи, какой-то острой, жгучей неправильности и непоправимости. Анну решил, что надо выйти на воздух, чтобы свежий ветер ранней северной весны выдул стыд и раздражение; ему страстно хотелось видеть Ар-Неля и слышать его голос — как хочется приложить холодное стальное лезвие к горящему ушибу.

Анну впервые задумался о том, насколько его изменила Кши-На. Он не мог понять, лучше стал или хуже, сильнее или слабее — но отчётливо осознавал: эта перемена фатальна, как смерть, она — навсегда. Большую часть из того, что казалось естественным, обычным, нормальным — он уже никогда не сможет так принимать.

А самое ужасное: Анну больше никогда не подумает, что Лев Львов непогрешим.

Анну вышел из покоев и направился к Главной аллее.