Поиски счастья

Тауруквуна дремлет. Годовалый сын ноготками скребет выступивший на шкуре полога снег. Мать открывает глаза, молча втаскивает сына к себе под оленью шкуру. Ребенок хнычет.

Под ворохом рухляди бьется в кашле Эттой. Старуха пьет горячую воду. Подперев подбородок руками, в меховой одежде сидит Унпенер. Рядом — ружье Тымкара.

Вчера под вечер в этой яранге съели последнее мясо, вынутое из ямы-хранилища. Оно было старое, успевшее загнить летом, но все же это было мясо. Сегодня нет ничего.

Только в двух ярангах тепло и сытно. В одной живет шаман Кочак, в другой — проспекторы. У Кочака есть жир, есть мясо. У Джонсона всего много: и мука есть, и вонючий жир для ламп, который называют керосином, и сухари, мясо в железных банках, спирт, табак, чай.

«Почему эти люди не делятся с нами? — думает Эттой. — Ну, американы — те чужие, у них свой закон. Но почему Кочак не зайдет к нам? Он шаман, он знает, что мы голодны. Почему он не камлает, чтобы кончился ветер, была охота? Или он сердит на нас?»

«Жив ли сынок?» — думает старушка-мать. Ее глаза опухли от многодневного сна, в них только усталость и безразличие.

Ройса и Устинова льды вынудили зазимовать в Уэноме.

Ройс совсем оброс рыжей щетиной. Сидит, протянув перед собой ноги. Он в меховой жилетке, в таких же унтах и штанах. «Опять проходит год… Ужасный край». Бент качает головой.

Зеленоглазый Джонсон — щуплый, проворный — что-то подсчитывает в записной книжке, Устюгов спит, задрав бороду вверх.

В пологе горят три большие лампы и жирник. Варится ужин.

В соседней яранге между двумя женами — ярангу первой жены он за плату сдал на зиму проспекторам — сидит коренастый чукча средних лет. У него всегда прищурен единственный глаз. Вот и сейчас, сквозь узкую щель между воспаленными веками он смотрит, как жены шьют ему теплую обувь. Одна из них уже стареет, другая едва оформилась в женщину. Кочак курит, прислушивается к непогоде: не пора ли пошаманить? Сытые дети спят. Только дочь-подросток что-то мастерит из маленьких обрезков шкур.

Пурга неистовствует. В проливе уже не слышно скрежета льдов: видно закупорили его весь, остановились. А ветер все ревет и ревет. Март. Пятые сутки не утихает вьюга.

Закончив подсчеты, Джонсон оделся и вышел. Большая, просторная яранга Кочака рядом.

Шаман подобострастно приветствовал желанного гостя. Швед осмотрелся. Вся семья шамана дома. Жены, пятнадцатилетняя дочь, сын Ранаургин.

Мартин достал из кармана плоскую флягу, оглядел дочь шамана. Кочак перехватил его взгляд, в прищуренном глазу зажглись лукавые огоньки.

Начали пить. Джонсон болтлив, хотя и плохо еще знает чукотский язык. Он решил торговать, потом он купит шхуну, будет привозить много товаров. Согласен ли Кочак помогать ему? Они будут богаты…

Пьянея, он все упорнее смотрит на дочь Кочака. Зеленые глаза мутнеют.

Кочак уже давно догадывается о цели визита, однако вида не подает, думает, что попросить взамен. Хмель и ему начинает туманить голову.

Наконец Джонсон говорит:

— Отдай дочь мне.

Худенькая девочка с пугливыми глазами спрятала лицо за спину матери. Та безгласно ждет приказа мужа.

Для солидности Кочак молчит, задумчиво покачивает головой, но он уже прикинул, что взять за дочь.

— Ну? — нетерпеливо повторил швед.

— Хорошая жена тебе будет, — подзадоривал отец.

Обрадованный Мартин сходил к себе в ярангу, принес еще спирту, консервов, сахару, чаю, табаку. Теперь он угощал всю семью Кочака, его жен, детей, дочь.

Девочка прятала в ладонях лицо, тело ее дрожало, она отказывалась пить, по щекам катились слезы. Но отец велел, и она выпила.

Долго не ложились спать этой ночью. Кочак несколько раз повторял, что, как и когда он хочет получить от Джонсона. Потом они станут вместе торговать.

Швед соглашался на все. Ночевать он остался в яранге Кочака.

* * *

Лишь к полудню шестых суток ветер начал заметно стихать. А спустя час ощущалось только слабое движение воздуха.

Постаревший, худой Амвросий заторопил провод ника.

Собак хватило лишь на одну упряжку. Их впрягли в нарту с пушниной и, бросив другую нарту, двинулись в путь. Истощенные собаки с трудом тащили груз, часто приходилось помогать им.

Незадолго до сумерек проводник заметил на склоне холма оленей. Вскоре нашли и жилье: несколько темных куполов торчало из снега.

Без шапки, в кожаных дубленых штанах, в меховой рубашке, мужчина средних лет вышел из яранги.

— Откуда приехал? Заходи кушать, — приветливо сказал он и тут же острым взглядом ощупал груз на нарте Амвросия. Затем быстро подошел, помял рукой тюки с пушниной.

— Где же меновые товары? — возбужденно спросил оленевод. Его лицо посерело, глаза беспокойно забегали по фигурам пришельцев.

Усталые, они молчали. Он повторил вопрос. Проводник Амвросия сказал о брошенной нарте.

— Кейненеун! — крикнул хозяин стойбища.

На его зов вышла из яранги молодая чукчанка в красиво расшитых торбасах. Опустив голову, она выслушала приказание мужа и побежала к заднему шатру пастуха Кутыкая.

Амвросий сидел на снегу и утомленно, с полным безразличием смотрел ей вслед.

— Чаю нет, табаку нет, хорошая жизнь моя… — ни к кому не обращаясь, произнес хозяин.