Пойте, неупокоенные, пойте

Я оказываюсь права. Он вздрагивает, а потом судорожно роется в поисках атласа и протягивает его мне через сиденье, пытаясь найти мои глаза в зеркале заднего вида. Но его карие глаза так и не встречаются с моими черными, и Мисти забирает у него атлас. Он снова съеживается на заднем сиденье, все еще глядя в пол. Мисти зовет его: Джоджо, и он снова наклоняется к ней.

– Где мы? – спрашиваю я.

– Ищу, – бормочет Мисти.

Я ищу глазами дорожные знаки. Мы остановились у Карлотты и Фреда к северу от города Хаттисберг, в северном округе Форест.

– Менденхолл. Мы в Менденхолле, – говорит Мисти.

Впереди светофор, так что я сбавляю скорость. Она даже не смотрит в атлас.

– Откуда знаешь?

Мисти указывает вверх, на билборд. На нем написано: Менденхолл, город с самым красивым зданием суда в Миссисипи.

– Хочу поглядеть.

Светофор сменяется зеленым. Я нажимаю на газ.

– А я – нет.

– Почему нет? Вдруг он действительно красивый?

На заднем сиденье Джоджо двигает ртом, словно что-то жует. Он отрывает взгляд от Микаэлы и смотрит на меня, и глаза у него такие же темные, как у меня. В его возрасте я была меньше, худосочнее, костяшки и суставы у меня были более хрупкими. Он похож на Гивена, только никогда не шутит. Иногда, когда Джоджо играет с Микаэлой или сидит в комнате мамы, растирает ей руки или помогает перевернуться на другой бок, я смотрю на него и вижу голодную девочку.

– Там наверняка огромные колонны и все такое. Наверное, даже больше, чем в Бовуаре, – говорит Мисти.

– Нет, – говорю я, закрывая тему.

Майкл никогда не писал мне ничего о насилии в тюрьме, о том, что происходило в глухой ночи по темным углам и в запертых комнатах: о ножевых ранениях, о повешенных, передозировках и побоях. Но я сказала, что он должен рассказать мне. В письме я написала: Когда ты не рассказываешь мне, что происходит, я представляю себе худшее. И в следующем письме он рассказал мне о том, как кого-то подсидели в душе, избив его до фиолетовых и черных синяков. В следующем – о том, как его сосед по камере начал флиртовать с одной из охранниц, как они втихаря занимались сексом, сгорбившись, как грызуны. Пылая желанием размножаться. А в следующем – о том, как охранники избили восемнадцатилетнего парня, которого приговорили за похищение и удушение пятилетней девочки в трейлерном парке. Слышно было, как он кричал, а потом все стихло, и потом все узнали, что он истек кровью насмерть, как свинья в своей камере. Вот тебе, хочу сказать я Мисти, твой красивый суд. Но я молчу. Я смотрю, как большой черной лентой петляет передо мной дорога, и думаю о последнем письме Майкла, которое я получила перед тем, как он сказал мне, что возвращается домой: Здесь не место человеку. Черному, белому – без разницы. Это место для мертвых.

Микаэле плохо. Первый час после того, как мы покинули дом, она сидела тихо, но потом начала кашлять и давиться собственным кашлем. Последние полчаса она плакала и боролась со своим ремнем безопасности, пытаясь выбраться. Я даю Джоджо пригоршню салфеток, и каждый раз, когда я смотрю в зеркало заднего вида, я вижу его наклонившимся над ней, хмурящимся и вытирающим с ее рта слюни. Салфетки промокают за считаные секунды. Мы собирались проехать за тот день большую часть пути и остановиться у адвоката Майкла и Бишопа в соседнем городе, но плач Микаэлы словно сжимает мне мозг мертвой хваткой, все сильнее и сильнее. Я не могу дышать. Потом она опять кашляет и задыхается; я оглядываюсь назад и вижу ее оранжевое с лиловым лицо. Она выблевала все пушистые читосы, наполовину переваренные и мокрые, все маленькие кусочки своего гамбургера. Мясо покрасило все, кроме желтого, в розовый. Джоджо замирает с салфетками в обеих руках. Он выглядит напуганным. Микаэла плачет еще сильнее.

– Надо остановиться, – говорю я, съезжая на обочину.

– О черт, – произносит Мисти и машет рукой перед ртом, как будто прогоняет мошек. – Меня сейчас вырвет от этой вони.