Поющая кровь

Кел опешил. Он дотронулся до разбитой губы и посмотрел на кровь. Она увидела на его лице выражение боли и злобы и улыбнулась этому. Столько мук и страданий он принес этой земле. И вот теперь она с удовольствием узнала, что и он может страдать.

Кел отвернулся от нее и обратился к призраку своего отца. Кимон все так же терпеливо и молчаливо ждал, стоя посреди комнаты.

— У меня нет вопроса к тебе, — с горечью произнес Кел. — Возвращайся в…

— Подожди! — резко оборвала его Стужа. — Ты же не хочешь потерять один из своих драгоценных вопросов, ведь так? У тебя останется только один после этого. Уверена, тебе есть о чем спросить своего отца, разве нет? — Она схватила сына за руку и дернула, побуждая. — Вот тебе подходящий случай, Кел, если только кишка твоя не тонка. Он ведь должен говорить правду. Давай, трус, спроси его.

Слова ее были жестокими, издевательскими. Она и не подозревала, что может ненавидеть так, как ненавидела в эту минуту. То, что Кел был ее сыном, не имело значения. Она хотела ранить его поглубже, чтобы боль проворачивалась в нем до тех пор, пока он весь изнутри не истечет кровью.

— Спроси его, — настаивала она. — Спроси своего отца, любил ли он тебя.

Кел застыл на месте, глядя на отца.

— Нет, — произнес он сдавленным шепотом.

— Спроси его! — Ярость ее наконец вырвалась наружу. Она замолотила кулаками по его груди, чуть не свалив с ног. Он поймал ее руки, оттолкнул от себя и отошел в дальний угол. Она кричала ему: — Такая возможность! Узнай правду и пойми, какое безумие сотворила твоя ревность. Он любил тебя! Спроси его!

— Нет, черт тебя побери! — гневно вскричал он. Резко махнул рукой отцу: — Дух, возвращайся в ад. Уйди!

Но прежде чем Кимон исчез, Стужа бросилась к нему и обхватила руками шею мужа. В отчаянном поцелуе она прижалась губами к его губам.

— Прекрати! — приказал Кел, но это было бесполезно.

Она обнимала его, и сердце ее радостно билось, но кровь, казалось, стыла в венах, а воздух в легких стал колючим. А потом все прошло. Ее руки держали пустоту, Кимон исчез.

Горе болью отозвалось в ней, но одновременно она испытала злорадство.

Кел сердито смотрел на нее.

— Теперь он тебе неподвластен, — сказала она, ликуя. — И не важно, сколько у тебя еще осталось частей его тела, ты никогда больше не сможешь вызвать его. Я освободила его.

Лицо Кела было воплощением злобы. Он шагнул к ней, схватил ее руку и насильно раскрыл ее. После чего он положил ей на ладонь отрубленный палец Кимона и сжал ее руку в кулак.

— Он мне больше не нужен, — прошипел Кел, сдавливая ее кулак с такой силой, что еще немного, и суставы бы хрустнули. — И ты мне больше не нужна! То, что в нас одна кровь, — ошибка, и у меня есть тот, кто заботится обо мне так, как вы никогда не заботились. Оставайся здесь, в этой башне, ты, холодная сучка. И пусть твой проклятый конь стучит в ворота. Отсюда есть другой выход, и Третий Артефакт лежит, дожидаясь, чтобы я забрал его. — Он оттолкнул ее в сторону и пошел к двери. — Когда моя истинная кровь облачится в мантию истинной жизни, возможно, тогда я вернусь за тобой, если вообще вспомню о тебе.

Кел захлопнул за собой дверь, и ключ повернулся в замке. Стужа все же проверила дверь, и когда та не захотела открываться, застучала кулаками по деревянной обшивке. Спустя некоторое время она все-таки сдалась и вернулась к окну. Ветер и дождь странным образом успокаивали ее. Она сжала палец Кимона в ладони, прижала к сердцу и затем любовно положила его на сырой подоконник.

— Положись на грозу.

Стужа резко обернулась. Призрак Кимона опять стоял в тусклом свете лампы. Ее первым желанием было броситься к нему, но он предупреждающе поднял руку. Свою правую руку. Все пальцы были снова на месте.

Она бросила удивленный взгляд назад, на подоконник. Отрубленный палец все еще лежал там, но именно в эту минуту, когда она посмотрела, необыкновенный порыв ветра, кружась, влетел в комнату. Палец покатился и, оказавшись на самом краю, закачался, готовый вот-вот упасть. Но затем, вопреки всем представлениям, ветер вылетел из комнаты, унося с собой в ночь драгоценный кусочек плоти.

Стужа зажала рот рукой, едва удержавшись, чтобы не вскрикнуть.

— Найди себя в грозе, Самидар, жена моя, — произнес Кимон; его голос был мягким, как любовное прикосновение. — Ты не принадлежишь стуже и огню, ты — воплощение грома и молнии. — Он показал на окно — очередная змеистая молния, казалось, придала особое значение его словам. Он опустил руку, и на мгновение его глаза стали прежними — нежными и голубыми глазами, которые она так любила. — Ты моя возлюбленная, по-прежнему и навсегда. — Его слова глухо отозвались в маленькой камере, как будто их разделяла огромная пропасть и он говорил из далекого далека. — Навечно и навсегда, — повторил он.

Весь ее гнев и ненависть к Келу не могли вытеснить ее страдания. Она упала на колени и зарыдала, ей страстно хотелось подержать его в своих объятиях; она не отрываясь смотрела, как он медленно исчезает у нее на глазах.

Когда Кимон превратился в бледную тень, она снова услышала его голос: