Поющие Лазаря, или На редкость бедные люди

Я бодро припустил бегом и остановился только тогда, когда выбирал самую большую картошину из горшка и вернулся с нею обратно к голодающему. Лежавший на земле жадно сожрал картофелину, и как только проглотил он эту еду, я отметил, что он существенно поздоровел.

— Это был вкусный обед, и я полон благодарности, — сказал он, привстав. — Но, видите ли, мне не слишком хочется впредь принимать от вас милостыню и объедать ваших свиней. Быть мне и впредь до конца моих дней без дома и без еды, так что чем скорее вы бросите меня в море, тем скорее всем нам станет спокойнее. Мое желание — оказаться под водой и уже не всплывать оттуда.

— Я ни разу не слышал, — сказал Старик, — чтобы кто-нибудь мог быть спокоен, отправившись в море и не имея при этом под собою лодки.

— Хоть и плохо соленое море, — сказал Седрик, — а все же оно благо для того, кто живет в грязной норе и кому каждую ночь сверху льет на макушку, и ничего у него нет впереди, кроме вечной грязи, сырости и верного голода.

— Не забывай, — сказал я, — что ты ирландец и что вовсе не удовольствия тебе суждены.

— А несчастья, злосчастья и беды, — сказал Седрик.

— Не бывает, чтобы ливни лились на нас вечно, — сказал Старик, — без просвета между ними время от времени.

— И вонючие барсуки, и морские коты, и здоровенные коричневые мыши, которые валятся мне на голову сверху каждую ночь, — сказал Седрик.

— Как нам знать, не придет ли еще солнце в Корка Дорха? — сказал Мартин.

— И вовеки веков, черт подери, — сказал Седрик, — убожество, тяготы и немощи, буря, мороз и снег, гром и молния, и дикий грохот, — и все это разом обрушивается на нас с неба.

— Будет и на твоей улице праздник, — лжепророчески сказал я.

— И вши, — сказал Седрик.

Ясно было, что он в плохом состоянии, в плохом настроении, в плохом виде, и дела его жалки. Никогда раньше я не слышал, чтобы он ругался или жаловался. Это было и неправильно, и не по-ирландски, и все мы постарались его успокоить и развеять его печаль, опасаясь, как бы он вскоре не направился к морю без нашего ведома. Мартин О’Банаса сказал своевременное слово:

— Был я вчера в Дингле, — сказал он, — и беседовал с человеком с острова Бласкет Мор. Он сказал, что на острове Инишвиклин тюлени кишмя кишат и что жители острова думают убить пару штук. Их жир высоко ценится, и мясо у них вкусное.

— Опасное это дело, друг, — сказал я. Мне не слишком нравилось, когда затевался разговор, а то и какое-нибудь предприятие, касавшиеся упомянутых тварей. Я так думаю, что легко человеку найти свою смерть и гибель во время такого предприятия.

— Я думал, — сказал Мартин, — что хорошо бы нам было, если бы мы принесли парочку из них из Клох в Корка Дорха. Темнота не была бы такой кромешной, будь у нас тюлений жир.

— Мне милее, — сказал я, — быть живым в темноте, чем мертвым при ярком свете.

Я заметил, что Седой Старик помрачнел — знак того, что большая работа идет у него в голове. Наконец он заговорил.

— Вот что, Седрик, — сказал он. — Если бы у тебя дома был свой собственный большой тюлень, засоленный честь честью, тебе нечего было бы опасаться голода следующие три месяца, и ты не нуждался бы в этой картофельной милостыне. Я бы сказал, что не мешает нам всем отправиться в море, перебить тюленей в их укромных норах и принести их домой.

— Есть смысл в этих словах, любезный, — сказал Седрик, — но я не вступил бы в поединок и с самым маленьким тюленем из всех когда-либо живших в море, поскольку в данное время я не могу толком стоять на ногах.

— Не беспокойся об этом, браток, — сказал Мартин, — я пришлю к тебе сегодня вечером паренька еще с двумя картофелинами, и завтра, когда у тебя вновь будет мужество и силы, мы все выйдем в море.

На том и сладилось дело. Поскольку Мартин сказал, что мы ВСЕ выйдем в море, то на другое утро я встал с постели на редкость рано и, проглотив немного картошки, направился к холмам. Я никогда не был в море, так как не тяготел к морским промыслам, и по-прежнему было вовсе не похоже, — до тех пор, пока я думал о собственном благополучии, — чтобы я отправился убивать тюленей в ту часть моря, где они были как дома. На мой взгляд, гораздо полезнее для моего здоровья было провести этот день в холмах. Я взял с собой пару холодных картофелин на обед и провел день спокойно, сидя на своей заднице среди потоков дождя, в то время, как считалось, что я на охоте. Когда рассвело, я увидел Мартина О’Банаса, Седого Старика и Седрика О’Санаса, которые шли к морю и несли на плечах остроги, веревки, ножи и другие полезные вещи.

Струи дождя лили на меня весь день, и, конечно, я был усталый и измученный, когда добрался до дома с наступлением вечера. Я бодро направился к миске с картошкой и, опустошив ее, спросил о тех, что ушли. Моя мать прислушивалась к буре снаружи, и, когда она обратилась наконец ко мне, мне показалось, что она в глубокой печали.

— Я не думаю, — сказала она, — что эти люди переживут сегодняшний вечер, так как они никогда раньше не были в море. Жаль, что они пустились в этот путь.

— Плавание и гребля намного приятнее, — сказал я, — когда ты на берегу.