— Ты мудр, — сказала мать, — несмотря на свои юные годы.
Ничего общего с учебой я с того дня не имел, и потому мою ирландскую голову больше не разбивали. Однако семь лет спустя (когда я был на семь лет старше) в нашей местности произошли удивительные события, связанные с учебой, и потому не вредно мне будет коротко их здесь описать.
Как-то Седой Старик покупал в Дингле табак и услышал новость, ходившую по всему городу, которая изумила его. Новости этой он, однако, не поверил, поскольку не было у него доверия к жителям этого города. Но на другой день он побывал в Росанн, и там он услышал от людей все ту же историю; тогда он поверил ей вполовину, но полностью все же не поверил. На третий день он был в городе Голуэе, и новость уже проникла туда раньше него. Наконец он поверил ей окончательно, и когда он вернулся в ту ночь домой под проливным дождем (ибо буря по-прежнему каждую ночь исправно обрушивалась на нас), он довел эту новость до сведения моей матери (и до моего, постольку поскольку я подслушивал в задней части дома).
— Нелегкая меня побери, — сказал он. — Слышал я, будто английское правительство собирается проделать большую работу на благо бедняков из этой местности, да будут вовеки живы и здоровы все живущие в этом доме. Они думают платить по два фунта в год беднягам вроде нас за каждого из наших детей, который бы говорил на британском английском взамен пакостного ирландского. Пытаются отучить нас от ирландского-то, похвала им вечная. Хоть и не думаю я, что будет когда-нибудь ирландцам облегчение, покуда им суждено жить в домишках в уголке долины, валяться в грязной золе, вечно выходить на рыбную ловлю в вечный шторм, вечно рассказывать истории о вечно-тяжелой жизни сладостными ирландскими словами...
— Горе мне, — громко сказала мать, — ведь у меня только и есть сыновей, что вон тот пропащий, который сидит сейчас на своей заднице на полу в задней части дома.
— Коли и так, — отозвался Старик, — то или их у тебя вскоре прибавится, или же ты вовсе лишена смекалки.
До конца той недели Старик был глубоко мрачен, — знак того, что голова его была полна трудных и запутанных мыслей, ибо он пытался разрешить вопрос нехватки детей.
Побывав в Кахарсивин, он услышал, что новая кампания идет на всех парусах и что множество семей в тех местах успело уже получить хорошие английские деньги; что инспектор движется по стране, ведя подсчет детей и проверяя, насколько они знают английский. Еще он услыхал, что инспектор этот — человек в возрасте, туговат на ухо и даже что работу свою он выполняет без запала. Старик обмозговал все, что услышал, и, вернувшись поздно вечером домой, мокрый до нитки, заявил нам, что не бывает коровы, которая бы не доилась, не бывает собаки вовсе беспородной и нет таких денег, которые не стоило бы украсть.
— Нелегкая меня побери, — сказал он, — если у тебя еще до утра не будет полон дом детей и если мы не заработаем по два фунта на каждом из них!
— Удивительна жизнь в наши времена, — сказала моя мать, — но я ведь ни одного не жду и никогда не слыхала, чтобы такое их прибавление могло случиться в одну ночь.
— Не забывай, — сказал Старик, — что существует Сорха.
— Помилуй Бог, Сорха! — сказала моя мать в большом удивлении. Я и сам немало поразился тому, что он вспомнил вдруг свинью.
— Да-да, именно эта дама, — сказал он. — У нее дети имеются, и в большом изобилии, и голоса у них звонкие, хоть нам и трудно разобрать их речь. Откуда нам знать, не по-английски ли они беседуют между собой? И уж конечно, юные свиньи и молодые люди ведут себя похожим образом, да и сходство в цвете кожи у них немалое.
— Воистину ты мудр, — сказала мать, — но надо соорудить им приличную одежку, раз уж инспектор придет на них посмотреть.
— Вот это действительно не мешает, — сказал Старик.
— Удивительна жизнь в наши времена, — сказал я со своей постели в задней части дома.
— Удивительна, нелегкая меня побери, — отвечал Старик. — Но хотя эти английские деньги и пойдут на пользу беднягам вроде нас, все же я не думаю, что наступит когда-нибудь облегчение для ирландцев.