Поющие в терновнике

– Должно быть, вы недоумеваете, что после стольких лет привело меня в Австралию, – заговорил наконец кардинал, не глядя на Мэгги. – Знаю, я не всегда должным образом заботился о том, как складывается ваша жизнь. Еще с тех дней, когда я впервые познакомился с вашей семьей, я думал больше о себе, прежде всего о себе. А когда святейший папа в награду за мои труды на благо церкви удостоил меня кардинальской мантии, я спросил себя: что могу я сделать для семейства Клири, чем доказать, что судьбы их я принимаю близко к сердцу. – Ральф перевел дух, глаза его были прикованы не к Мэгги, но к Фионе. – Я вернулся в Австралию, чтобы сделать все, что в моих силах, для Фрэнка. Помните, Фиа, что я вам говорил, когда умерли Пэдди и Стюарт? Двадцать лет прошло, а я все не мог забыть, какие у вас тогда были глаза. Такая живая душа, такая сила духа загублена.

– Верно, – вырвалось у Боба, он неотрывно смотрел в лицо матери. – Это верно.

– Сейчас Фрэнка условно освобождают, – сказал де Брикассар. – Только этим я и мог доказать вам, как близко к сердцу я все принимаю.

Если он надеялся, что во тьме, в которую долгие годы погружена была Фиа, разом вспыхнет ослепительный свет, его ждало разочарование: сначала замерцала лишь слабая искорка, быть может, под гнетом прожитой жизни ей никогда уже по-настоящему и не разгореться. Но таким великолепным, неудержимым светом засияли глаза сыновей, что Ральф понял – он живет не напрасно, подобного чувства он не испытывал со времен войны, когда всю ночь проговорил с юным немецким солдатом, носящим необыкновенно громкое, звучное имя.

– Спасибо вам, – сказала Фиа.

– Вы примете его, если он вернется в Дрохеду? – спросил Ральф братьев Клири.

– Здесь его дом, где же еще ему быть? – сказал Боб, как говорят о том, что само собой разумеется.

Все согласно закивали, только Фиа словно поглощена была чем-то, видимым ей одной.

– Фрэнк стал совсем другой, – мягко продолжал Ральф. – Прежде чем приехать сюда, я побывал в Гоулберне, сказал, что его выпускают, и дал понять, что в Дрохеде все давным-давно знают, где он и почему. Он не был ни возмущен, ни огорчен, по одному этому вы можете понять, как сильно он изменился. Он только… признателен. И очень хочет опять увидеть всех родных, особенно вас, Фиа.

– Когда его выпускают? – спросил Боб и откашлялся. Видно было: он и рад за мать, и опасается – что-то принесет им возвращение Фрэнка.

– Через неделю или две. Он приедет вечерним почтовым. Я предлагал ему лететь, но он сказал, что предпочитает приехать поездом.

– Мы с Пэтси его встретим, – с жаром вызвался Джимс, но тотчас разочарованно прибавил: – Ох, мы же не знаем его в лицо!

– Нет, я сама его встречу, – сказала Фиа. – Я поеду одна. Не такая уж я дряхлая старуха, вполне могу довести машину до Джилли.

– Мама права, – решительно вмешалась Мэгги, перебивая братьев, которые попытались было хором запротестовать. – Пускай мама одна его встречает. Ей надо первой его увидеть.

– Ну, мне нужно еще поработать, – хмуро сказала Фиа, поднялась и отошла к письменному столу.

Пятеро братьев встали разом, как один человек. Боб старательно зевнул.

– А нам пора спать, так я полагаю, – сказал он. Потом застенчиво улыбнулся Ральфу: – Утром вы отслужите мессу, а мы послушаем, прямо как в прежние времена.

Мэгги сложила вязанье и поднялась.

– Я тоже иду спать, Ральф. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Мэгги. – Он проводил ее взглядом, потом обернулся к Фионе, которая уже склонилась над письменным столом: – Спокойной ночи, Фиа.

– Что? Вы мне? Простите, я не слышала.

– Я сказал, спокойной ночи.

– А-а… Спокойной ночи, Ральф.

Ему не хотелось подниматься наверх сразу вслед за Мэгги.

– Я, пожалуй, немного пройдусь перед сном. Знаете что, Фиа?

– Да? – рассеянно уронила она.

– Вам ни на минуту не удалось меня провести.

Она презрительно фыркнула, жутковато прозвучал этот короткий смешок.

– Вот как? Не знаю, не знаю.

Поздний час, небо полно звезд. Южные звезды свершают свой путь в вышине. Он навсегда их утратил, а они все те же, слишком далекие, они не греют, недосягаемые – не утешают. Они ближе к Богу, что затерялся меж ними неуловимым облачком пара. Долго стоял Ральф под звездами, запрокинув голову, слушал шепот ветра в листве деревьев, улыбался.

Ему не хотелось проходить мимо Фионы, и он поднялся наверх по лестнице в другом крыле дома; а ее лампа все горела, темный силуэт склонился над письменным столом – она еще работала. Бедная Фиа. Как страшно ей, наверное, сейчас лечь в постель, но, быть может, когда Фрэнк будет уже дома, ей полегчает. Быть может…

Наверху Ральфа оглушило глубокой тишиной; для тех, кому вздумается бродить среди ночи, горела на столике у окна маленькая керосиновая лампа; в окно залетал ночной ветерок, парусом вздувал занавески, и слабое пламя вздрагивало под хрустальным абажуром. Ральф прошел мимо, под ногами лежал плотный ковер, и шаги были неслышны.