Поющий омуток

— Я речку-то нарушил, — кинув чинарик, начал он. — Как-то не сообразил… Разозлился здорово. Чего они везде со своей химией лезут? — Покаянная речь Афоньки, мягко говоря, звучала не совсем так, как я вынужден ее передавать. — Не пошел я к ним, они сами прибежали. Эта хохотушка надо мной изгиляться стала: темный, мол, неотесанный, зверем глядишь, да как тебе совхозное добро доверили. И давай, и давай! Я телят на бога оставил, сам — в загон. Бутыль ихнюю, порошки всякие, канистру открыл — все в речку… Ох и ругалась, ох и грозилась эта моржопастая!.. А я опосля спустился ниже загона к омуту с чайником. В глазах потемнело.

Он уже досмаливал вторую сигарету. Щелчком послал окурок в сторону речки, в крапиву, пошел к лошади. Обернулся:

— Справилась Быстринка-то!..

Да, речка справилась с бедой, снова стали спиртово-чистыми ее струи, снова, доверчиво гудя, полетела к ней пчела, шустро побежал бурундук, запели в ветвях неприхотливые птицы. Ей всем миром помогли Соколка, Хмелинка, сотни больших и малых ручейков, родников. На этот раз речка справилась…

Глоток родниковой воды

Кто ты, добрый человек? Низко кланяюсь тебе за твое благородство, восхищаюсь красотой твоей души. И огорченно всматриваюсь в себя: почему мне и в голову не пришло сделать то, что сделал ты?..

Четыре пенька вкопаны в землю. На торцы набиты поперечины — полуметровые осиновые кругляшики. К ним приколочены полукруглые жердочки, разрубленные вдоль умелым топором, тоже осиновые. Получилась удобная скамья. Серебристо-зеленый цвет скамьи гармонически сливается с обступившим ее лесом, с малахитовым мхом, стелющимся под ногами.

Но главное не это. Ключик, что выбивался из глубины простуженных сланцев, вольно перепрыгивал с выступа на выступ, перескакивая через корни и камни, поднят теперь деревянным желобом и шумливо падает в сланцевую чашу, которую успел выделать сам. У краешка чаши поставлен обыкновенный граненый стакан. Нет, не алкаши-ханыжки, живущие минутой, позабыли его здесь: вокруг не заметно пустых бутылок, газетных обрывков, окурков. Он промыт ключевой водой, сверкает, точно дорогой хрусталь.

На меня набросились обрадованные поживой комарихи, но я не обращал на них внимания, до онеменения гортани пил мелкими глоточками волшебный напиток, вкус которого ни с чем на свете сравнить нельзя. В самые жаркие дни, разгоряченный дальней дорогой, я припадал к родникам и ключам, умывался студеной водой, ноги окунал в нее и ни разу не простывал. Зато усталость отлетала прочь. Ну, а какие изысканные блюда, какие ухищрения гурманов могут сравниться с куском черного хлеба, круто посыпанным солью, с пучком луковых перьев и глотками родниковой воды!..

За хлебом и другими съестными припасами мы ходили раз в неделю на Базу. Леспромхозовская База — пилорама, сарай с дизельным движком, поселок с магазином и пекарней — содержалась на берегу залива. Залив был забит плотами. Пахло гниющим корьем, мазутом; в непогоду непролазная грязь обдирала сапоги.

Но семь верст, отделявших нашу деревушку от Базы, всякий раз одаряли нас праздником. На каком-то десятке квадратных километров, тяготеющих к долине Быстринки и берегу водохранилища, природа заповедно сохранила многие лесные свои богатства.

Если продвигаться вниз по правобережью речки — встретится сквозная березовая роща с чистыми, будто вымытыми прилежной хозяйкою, стволами, подмешиваются к их белизне лаково-зеленые осинники, развернется поляна с тремя черными лиственницами, шатром затенившими бурое подножие. По бокам дороги ухватишь сизую от спелости малину, позднюю землянику с викторию величиной, медово тающую во рту. А потом, будто в храм, вступишь в сосновый бор. Почва суха, рыжа, пружиниста, стволы, устремленные прямо в небо, шелушатся лоскутками, тонкими, как луковая оболочка. Подашь голос — он долго витает в пахучем воздухе и превращается в трели боровых птиц, в тихое гудение крон. Внизу стелется невысокий травянистый кустарник, весь в рябых листочках, весь в свинцово-синих дробинах ягод. От их пурпурного сока скоро чернеют пальцы и зубы.

Наконец бор распахивается. Мелкий сосновый подрост, хорохористо ощетиненный, окруженный красным выгоревшим земляничником, бессмертниками, и вот — берег. В деревянную колоду, отороченную изумрудными валиками мха, с гулом бьет из трубы седая струя, при одном взгляде на которую становится зябко…

Но все же я люблю ходить не по правому, а по левому берегу Быстринки. Да и на Базу иначе не попадешь.

Путешествие замысловатое, со всякими оборотами. Этим путем я нашивал дочку на плечах, пока она была совсем маленькой. Когда она подросла, то стала ходить самостоятельно и присваивать название каждому заметному выверту дороги: «Страшная вода», «Болото мокрого кеда», «Мыс доброй надежды», овраг «Береги глаза»…