Поют черноморские волны

Словом, добились разрешения, правда, со многими оговорками, со строгой дозировкой пребывания в масле, с врачебным контролем и прочим. И бригада свершила необычное: Ион Стэнеску в очередь с другими пловцами из своей бригады много раз опускался на дно полного маслом бассейна более чем трехметровой глубины, — нашли причину аварии, заменили (в масле!) глухой фланец на исправный… Вместо двадцати дней аварию ликвидировали за три часа, и намного раньше срока электростанция дала энергию заводам и шахтам.

Когда Ион вот так же, спокойно и кратко, рассказал о том, что сделал он и его друзья, надолго воцарилось молчание. Ион удивленно посмотрел на всех, а мы с еще большим удивлением смотрели на хрупкую фигуру юноши, на его открытое лицо с тонкими чертами… Неужели такое возможно?! Какие вопросы нужно еще задавать?

1965 г.

«Все розы мира»

Наверное, не все знают, что у Карловых Вар, рядом с целебными источниками, струится и неиссякаемый родник мастерства создателей чудесного чешского стекла.

К нему и лежал наш путь.

Карловы Вары — это курорт и город. Мимо пышных отелей и санаторных корпусов, мимо магазинов и ресторанов дорога, поднимаясь вверх, ведет на скромные улицы обычного современного чешского городка. Автобус взбирается еще выше, и перед нами — аллея пирамидальных украинских тополей. Словно серебряный коридор, трепещущий на горном ветру. Он кончается у квадратных ворот с небольшой фиолетовой вывеской «Мозер».

Мы в гостях у рабочих знаменитой народной фирмы чешского стекла. Изумительные стеклянные изделия с маркой «Мозер» создаются здесь, в Карловых Варах, уже более ста лет, но лишь в годы народной власти труд мастеров-стеклодувов, граверов и художников стал поистине отрадным.

Сколько рассказов о тяжелом прошлом услышали мы от рабочих! Творцы хрусталя слепли у точильных станков, над которыми они, как прикованные, просиживали четырнадцать и шестнадцать часов. Уже в сорок-пятьдесят лет прославленные мастера не могли разглядеть созданных ими узоров на хрустале, и беспросветная нищета ждала их за воротами фабрики «Мозер». Нищета венчала и короткую жизнь стеклодувов. Мучительным был их труд. Красота стекла рождалась напряжением всех сил в закопченных цехах, в иссушающем зареве дымного пламени, в удушливых парах, разрывающих легкие…

Печальная легенда гласит о том, что багровый отблеск на старом хрустале — то цвет крови стеклодувов. Горловая чахотка была страшным уделом многих мастеров «Мозера».

Мы сидели в выставочном зале фабрики. Солнечные лучи струились, дробились, сверкали, зажигались, гасли и вспыхивали, как жгучие молнии, на гранях сотен сказочных изделий из стекла и хрусталя.

О новом в жизни создателей чудо-стекла, о светлых цехах и умных машинах и инструментах, помогающих мастерству, об ордене Труда, которым народное правительство наградило коллектив фабрики «Мозер», — обо всем этом с гордостью говорили стеклодувы и граверы, перенявшие свое умение от отцов и дедов, рассказывали молодые мастера — выпускники Пражского художественно-промышленного втуза, техникума в Новы Боре, юноши и девушки из художественной школы в Железном Броде, из ремесленных училищ и творческих мастерских. Словно художники и поэты о своих картинах и стихах, говорили они о том, как гравируют, гранят, золотят, гелошат, протравливают, морозят стекло, как создается резьба, раскраска, мозаика стекла, как гранится, шлифуется хрусталь на радость людям…

И как бы завершая беседу, мастер Иозеф Брихт вдруг поднял на колени своего маленького внука, который до сих пор неслышно стоял за широкой спиной деда.

— Пусть Франтишек скажет гостям стих. Он уже три года учится русскому языку и может прочесть нашего Иржи Гавеля на русском. Читай, Франтишек! — Дед погладил внука по стриженой голове, подбадривая мальчика. — В устах младенца есть истина, — подмигнул старик в нашу сторону.

Франтишек читал нараспев, как читают дети во всех странах, на всех языках, читал уверенно, опираясь на плечо деда:

Мой край,
задумчивый мой тихий край…
Отец мой
             был искусный стеклодув,
всю жизнь — в труде, однако сытым не был,
и видел старика за черствым хлебом
рассвет, к нему в окошко заглянув.
У матери моей
                      потоки слез
текли из глаз жемчужинами горя…
Но край теперь преобразился наш,
и слезы горькие былых лишений
теперь сверкают в блеске украшений,
в граненой красоте хрустальных ваз.

Франтишек передохнул, серьезно посмотрел на деда и продолжал читать. Он протягивал руки к сверкающим кубкам и вазам, и они чуть слышным звенящим эхом повторяли тихий голос мальчика: