Пока ангелы спят

Камера совершила наезд, и за плечом западного корреспондента я вдруг увидел до боли знакомый силуэт моей пятиэтажки на окраине Терлецкого парка. Оператор снимал с той стороны, куда выходили окна моей квартиры, и мне показалось, что я даже разглядел забытую мною сохнущую на балконе рубаху.

Дом – наш дом! – на довольно приличном расстоянии был оцеплен желто-красной лентой, по ее периметру через каждые метров двадцать торчали милиционеры, а около них толпились любопытные. Внутри ограждения озабоченно сновали люди в штатском, мундирах, костюмах спасателей и куртках с надписью «ФСБ» на спине.

А репортер между тем продолжал трещать за кадром, как из пулемета. Я еле успевал понимать его:

– Что происходит внутри дома, неизвестно… Никаких разрушений на первый взгляд не видно. К дому подъезжали три кареты «Скорой помощи», однако из-за ограждения они обратно так и не выехали. Никого из возможно пострадавших из дома вывезено не было. Ни один из жильцов этого дома за ограждение не выходил… Никаких официальных комментариев никто из официальных лиц по поводу происходящего пока не давал. Мы обращались к представителям мэрии Москвы, Российского правительства, ФСБ и городской милиции с просьбой прокомментировать случившееся – однако в комментариях нам, к сожалению, всюду было отказано… Поэтому нам остается только гадать о том, что происходит внутри этого дома. Если случился террористический акт, то непонятно, отчего в доме отсутствуют видимые повреждения. Если произошел захват заложников – неясно, почему власти не эвакуируют других жильцов дома. Быть может, гипотетический террорист или террористы применили химическое, бактериологическое или радиационное оружие? Но тогда район оцепления должен был быть гораздо шире, а допущенные лица внутри его не разгуливали бы столь свободно. Словом, до разъяснений хоть кого-либо из официальных лиц в Москве мы можем лишь предполагать о том, что здесь происходит. И еще одна странность. На месте происшествия не присутствует сейчас ни один корреспондент из российских средств массовой информации – даже тех, кто декларирует себя как «свободные». Похоже, что власти прибегли к цензуре на освещение этого события внутри страны. Это первый подобный случай с тысяча девятьсот девяносто первого года, когда в России победила демократия…

Я был настолько погружен в происходящее в Москве, на моей улице, с моим домом, что даже не заметил, что Наташа уже вышла из ванной и, с мокрыми волосами, одетая в легкий халатик, неподвижно смотрит на экран.

То же самое время. Наташа.

– Лешенька! Леша! Ты чего?

Наталья поспешно щелкнула пультом. Сухой, как выстрел, щелчок – и экран погас. Навалилась тишина, только кондишен гудел еле слышно, тревожно. Данилов сидел на кровати: неудобно, на углу, как замерзший воробушек. Он обхватил голову руками, впился в волосы так, что костяшки пальцев отчаянно побелели.

Наташа попыталась разжать его руки:

– Лешик, ну, Лешик! Тебе плохо? Воды, врача? Или ляжешь?

Она ничего не понимала. И сначала даже развеселилась, когда увидела по CNN знакомую пятиэтажку. Подумать только, они в чертовой дали, за три тысячи километров от Москвы, а по телику показывают Лешкин дом.

Наташа мгновенно сообразила: сейчас ее наверняка разыскивает Полуянов. И небось нещадно клянет себя за то, что поручил такую горячую тему молодой, ветреной девице. А та взяла и сбежала из Москвы, не сдав своей статьи. Пожалуй, после этакого финта ей в полуяновском отделе не работать. «Ну и ладно, – беспечно подумала она. – Зато у меня есть Данилов. И номер в уютном отеле. И… и большая кровать. Ведь сегодня я… ну, мы… ею воспользуемся?»

– Эй, Леш, смотри – твой дом! – завизжала она, как только вышла из ванной.

Он не ответил. Казалось, он вообще ее не слышал.

Данилов опять погрузился в себя. Как тогда, в «Черной кошке», когда он спросил ее про родинку. Его лицо выглядело чужим, незнакомым, страшным. Рядом с ней был не тот веселый, остроумный и добрый Леша, к которому она только начала привыкать. Вместе с ней в гостиничном номере находился чужой человек. Человек странный и даже опасный.

А Наталье ведь казалось, что им удалось настроиться на общую волну. Наташа уже почти не смущалась, не боялась в разговоре сморозить глупость. И, главное, она поняла, что с Даниловым ей, слава богу, не надо играть никакой роли. Не нужно притворяться культурной или заумной, веселой, доброй, мудрой… Нет нужды в театре. С Лешой можно быть просто собой. Наташей Нарышкиной. Молодой, красивой и… ну, иногда глупой.

Леша тоже вроде почувствовал себя с ней уютно. Он охотно отвечал на ее вопросы, изо всех сил ее веселил и за руку уже брал уверенно, не утруждал себя вопрошающими взглядами. И вот нате вам. Опять какая-то на нем напасть. Подумаешь, показали по CNN его злосчастный двор. Ну и чего тут переживать. Вроде и без того уже ясно, что квартирку себе Леша выбрал не сахар. Съезжать из нее надо, вот и все. Какой смысл сидеть тут, страдать неизвестно почему. Явно с этим домом что-то нечисто. Наверно, и в самом деле на месте кладбища дом построили.