Пока бьется сердце

— Плохо, братуха, дела, что ты из этого города, — выдавил из себя глухим голосом Степан Беркут.

— Что, сильно разрушен?

— Основательно. Много полегло там нашего брата.

Глаза Ивана Гусева опять сделались жесткими и холодными.

— Что ж, все перенесем…

— Да, перенесем, — подтвердил Беркут и здесь же спохватился. — Ты не унывай. Может, и живы все. Черт меня дернул за язык.

В избе наступила неловкая тишина. Злились мы на Степана за его болтливый язык. Не надо было, конечно, портить нашему гостю настроение.

Тишину нарушил майор Гордиенко:

— Теперь как думаете поступить, товарищ Гусев?

— Я солдат, мне положено воевать. Встретил вот свою армию и останусь в ней.

При последних словах своего командира бойцы-партизаны подскакивали с мест. Как-то долго и горячо заговорил низенького роста, смуглолицый итальянец.

— Он тоже просится в нашу армию, — пояснил Гусев. — А после победы приглашает меня и всех вас в гости. Говорит, что русскому человеку Италия очень понравится. Синее небо, синее море, яркое солнце, виноград и неаполитанские песни…

— Так-так, корош Италия, — закивал головой итальянец.

Заговорил француз, тоже смуглявый симпатичный парняга.

— И он приглашает нас в гости, — переводил Гусев. — Говорит, что нет ничего красивее его Прованса.

Подступил к Ивану Гусеву и голубоглазый, широкоплечий рослый чех со шрамом на правой щеке.

— Он хвалит Прагу, говорит, что в мире нет лучше и красивее этого города. Он надеется, что мы заглянем и к нему в гости, — переводил Гусев.

— О, да вы знаете все языки! — воскликнул Гордиенко.

Долго еще длилась эта беседа.

До поздней ночи не спали мы с замполитом. Делились впечатлениями дня, много говорили об Иване Гусеве.

— А ведь Степан Беркут здорово оказал, что Гусев остался простым русским человеком, советским солдатом, — произнес Гордиенко. — Прошел семь смертей, у черта на куличках побывал, но достоинство свое сохранил, остался бойцом. Действительно, молодчина!

Потом замполит долго молчал, жадно и нервно курил.

— Знаешь, нехорошие у меня сейчас мысли, — признался, наконец, замполит. — В армию путь ему закрыт, начнут проверять, не немецкий ли он шпион. Может статься, что попадет и к такому, который грубо опросит, не ради ли маскировки Иван Гусев в хвост и в гриву колошматил гитлеровцев, пускал их эшелоны под откос, не ради ли маскировки фашисты вывешивали все эти объявления о русском агенте Иване Гусеве, обещал за его голову большие награды. Конечно, это не подтвердится, но в армии Гусева все-таки не оставят.

— Этого не может быть! — горячо возражаю замполиту. — Ведь он герой, доказал на деле свою преданность Родине.

— Ты совсем еще юнец, Климов. Наивно рассуждаешь. Каким ты был лет шесть назад?

— Я тогда заканчивал десятый класс.

— Значит, ничего не знаешь. Много тогда было людей, которых забирали, а потом отпускали.

— Но причем здесь Иван Гусев?

— Прямая связь есть, дорогой мой юнец. Только не обижайся за это слово. Молодостью надо гордиться, и я, честное слово, завидую, что ты молод. Теперь об Иване Гусеве. Может, случится даже самое страшное — попадет в лагерь.

— Никогда такого не произойдет!

— Твои бы слова, да богу в уши. Что ж, пусть будет по-твоему. И я буду верить, что Гусев благополучно уйдет в гражданку. Но и там, в гражданке, он может столкнуться с очень бдительными людьми. Придет, например, к сверхбдительному чинуше, который сам дрожит за свою шкуру, и попросится на работу. И ты думаешь, какой ответ получит Иван Гусев? Скажут ему, что объект у них ответственный, что он, Иван Гусев, сам должен все понимать. Так и уйдет Иван Гусев не солоно хлебавши.

— Но у нас не одни чинуши!

— Верю в это! Мир, как говорится, не без добрых людей. Верю, что Иван Гусев повстречается с порядочными, хорошими людьми, которые все поймут, справедливо рассудят.

От дома, где разместились партизаны, к нам донеслись песни. Кто-то затянул красивым молодецким голосом:

Среди долины ровныя,
На гладкой высоте,
Цветет, растет высокий дуб
В могучей красоте.

— Это же Иван Гусев! — воскликнул Гордиенко. — Красиво поет, черт побери!

Песнь лилась немного грустная, печальная, как вечерний закат.

Возьмите же все золото,
Все почести назад;
Мне Родину, мне милую,
Мне милой дайте взгляд!

Последний куплет подхватили и снова повторили уже много голосов. Это подпевали своему командиру итальянцы, французы, поляки, чехи. Особенно выделялся тенор итальянца.

— Хорошо поют, — шепотом, точно боясь спугнуть песню или помешать ей, произнес Гордиенко.

Небо затянуто легкими облаками, сквозь которые светит серп месяца, тонкий, чуть-чуть голубоватый по краям, будто выкованный из платины.

Смерть Гордиенко

Глубокая ночь. Накрапывает мелкий и нудный дождь. Он идет уже вторые сутки. Дороги испортились, превратились в месиво.