Пока дышу...

Он хочет крикнуть все это, но не может — странная тяжесть навалилась на него, а вокруг все кричат, и голоса сливаются сначала в шум, потом в оглушительный звон, непрерывный и невыносимо пронзительный.

Горохов проснулся весь в поту. Дверной звонок звонил резко и беспрерывно.

Он крепко протер кулаками глаза, глянул в окно — было уже утро.

«Только бы не мама», — подумал он, идя в прихожую.

За дверью стояла Леночка, дочь профессора Архипова.

— Вы извините меня, — равнодушно сказал он, приглашая ее жестом зайти. — Я не совсем здоров.

Леночка прошла в комнату быстрым, энергичным шагом, заметила диван без постели, стол, заваленный книгами.

— Папа послал вам две телеграммы, — сказала она с укором, — но обе они вернулись. И он звонил вам без конца…

— Я нездоров немного, — повторил Горохов.

Он стоял перед Леночкой, опершись согнутыми пальцами о стол. И чувствовал себя, как на допросе. И ждал, что Леночка задаст ему еще какой-то вопрос, самый главный. Но, оглядев его еще раз с ног до головы, Леночка сказала, громко и решительно, чем остро напомнила Горохову ее отца. Она сказала:

— Папа прислал меня за вами. Он ждет вас дома. Вы умойтесь, пожалуйста, и причешитесь, а я подожду…

Выйдя с Леночкой из дому, Федор Григорьевич попросил ее пойти пешком, и они пошли через весь город. А на одном повороте их увидела Тамара Савельевна.

Первым ее желанием было подойти, как-то согреть его, ну, по крайней мере, хоть сказать что-то. Но Горохов шагал, глядя себе под ноги, только под ноги. Мир не касался его. И она не рискнула приблизиться.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Тамара Савельевна несколько мгновений молча смотрела на старомодную медную дощечку на двери: «Профессор Кулагин Сергей Сергеевич». Ей трудно было заставить себя поднять руку к звонку. Никогда еще не подходила она к этой двери с такой тяжестью на душе. Но надо было поговорить, и она позвонила.

Открыла Анна Ивановна — в атласном, с цаплями пеньюаре. Значит, отстряпалась, потому что чаще всего Крупина заставала хозяйку дома в затрапезном байковом халате, и Анна Ивановна нисколько не смущалась, — к Тамарочке она давно привыкла, считала ее своею.

Анна Ивановна приветливо улыбнулась и, сощурив когда-то, наверное, красивые глаза, с любопытством посмотрела на Крупину.

— Тамарынька? Ничего не случилось?

Тамара Савельевна впервые пришла к ним без звонка, хотя твердо знала, что для творческого человека гость не вовремя — удар в спину.

— Ничего, Анна Ивановна, — сказала Крупина. — Ничего не случилось.

— Ну, раздевайтесь. Сергей Сергеевич дома, он будет рад. Проходите. На улице дождь? Вы, наверное, продрогли? Сейчас я вас чаем с клубничным вареньем угощу. Вы, по-моему, любите варенье?

Снимая намокший, холодный пыльник, Крупина слышала голос Кулагина, разговаривавшего с кем-то по телефону: «Скверная рукопись… Чужие мысли… Эклектика… Не советую… Что делать? Нет, не могу…»

Поправляя перед зеркалом прическу, Тамара Савельевна заметила, что у нее слегка дрожат руки. Ей было неприятно смотреть себе в глаза («Какая я, оказывается, трусиха!»), и, чтобы успокоиться, она помедлила, разглядывая столько раз виденные картины.

— Тамарочка? — распахнув дверь, воскликнул Кулагин, радушно протягивая к ней обе руки.

Официально он с ней держался только в клинике, и это всегда льстило Тамаре Савельевне.

— Хорошо, что пришли, дорогая. А я, грешным делом, подумал, что вы меня вовсе разлюбили!

— Простите, что я без звонка, — сказала Тамара.

Он, пожалуй, и не вспомнил бы об этом, но она сама сказала, и в голосе ее прозвучало что-то прохладненькое, чужое, и потому, помедлив, Сергей Сергеевич проговорил:

— Ладно, ладно, раз уж пришли — входите. Садитесь сюда, поближе, не стесняйтесь. Что-то не нравятся мне ваши глаза. Грусти вселенской избыток! — полушутя заметил он.

«Какой он сегодня оживленный, — подумала Крупина. — А глаза не улыбаются».

Кулагин ждал. Он не понимал еще, зачем она пришла, но коль пришла — пусть начинает.

Не любя в общем-то гостей, Сергей Сергеевич теперь ловил себя на мысли, что рад приходящим, даже совершенно неинтересным ему людям, потому что они хоть на время отвлекали его от закрытой двери комнаты сына. И так же он обрадовался в первую минуту Крупиной. Но, профессионально ощутив ее нервную напряженность, тотчас сам насторожился, напрягся, готовый к удару. О, господи, когда же будет покой?!

— Может быть, выпьем? — вдруг предложил он.

— Да! Если можно. И одну папиросу, пожалуйста…

— Что? Я не ослышался? Вы начали курить? — недоумевал Сергей Сергеевич.

Он достал из маленького бара начатую коньячную бутылку и коробку, поставил на журнальный столик, за которым они сидели.

— Анечка! Чаю скорей! Гостья замерзла!

— Раньше не курила, а вот теперь захотелось, — сказала Тамара Савельевна, мечтая скорее, как можно скорее перейти рубеж, отделяющий разговор добрых друзей от того разговора, который — она это знала — воздвигнет между ними стену.

Поперхнувшись от дыма, Тамара Савельевна быстро потушила папиросу.

— Бросьте, у меня табак крепкий, от него с непривычки голова кружится. Ешьте-ка лучше конфеты, — сказал Кулагин.