Пока дышу...

Смысл этих очень простых слов как-то не сразу дошел до Бориса Васильевича. А когда дошел, он в первое мгновение даже рассмеяться хотел, так дико ему показалось, что его дочь может влюбиться, и притом не в кого-нибудь, а именно в кулагинского сына, этого холодного франта. Вся симпатия его к Славе улетучилась, как только он поверил не столько словам Софьи Степановны, сколько ее слезам, которые уже забыл, когда видел в последний раз. Едва ли не тогда, когда Леночка в четвертом классе заболела скарлатиной.

Смятение и растерянность охватили Бориса Васильевича, пока он, прижав к плечу седую голову жены, гладил ее, торопливо и нежно. Но в эту минуту зашевелился ключ в замке входной двери, и оба они отпрянули друг от друга, словно застигнутые на чем-то предосудительном.

Борис Васильевич зачем-то подбежал и погасил верхний свет. А Софья Степановна вновь стала прикладывать к лицу полотенце.

Послышались Леночкины легкие шажки и веселый голос:

— Предки, да где же вы?

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Они обошли полгорода, прежде чем Слава окончательно проводил Леночку, окончательно распрощался с ней и пошел один не торопясь домой. Он, возможно, возразил бы, если б кто-то сказал, что, оставшись один, он испытал облегчение. Но это было именно так.

Разве она ему не нравилась? Да нет, нравилась, пожалуй, но, очевидно, многое зависит от степени этого «нравилась». Ему, например, было приятно ходить с ней по улицам. Она никого не замечала, и все время улыбалась ему, и щебетала. На нее оборачивались — так она была, по-видимому, мила.

Слава еще с ней не целовался, хотя знал, что это давно могло бы быть. Ему просто было не до нее. Он считал, что тот период, когда он только о девчонках и думал, прошел, и не то у него теперь в голове. И вообще, если уж говорить начистоту, неизвестно, ходил ли бы он с Леночкой, не будь она дочерью Архипова. Об Архипове Слава думал едва ли не больше, чем обо всех девчонках, вместе взятых.

Чем же так интересовал его профессор? Тут многое сплелось. Слава пытался в этом разобраться и, пожалуй, кое-что для себя прояснил. Во-первых, он часто слышал эту фамилию дома. Отец никогда не произносил ее с особой симпатией, но редкий день не поминал Архипова, и чувствовалось, что он с ним, во всяком случае, считается. Это Слава твердо понял. А отец не со всяким будет считаться.

И в городе его знали, этого Архипова. Внешность его тоже нравилась Славе — густые волосы, грубоватое лицо, небрежная одежда… Что-то импонирующее было во всем этом для юноши, привыкшего ко всему рафинированному. А кое-что и смущало. Слава считал, например, что руки у хирурга непременно должны быть тонкими, породистыми, холеными, как у отца. А у Архипова была широкая крестьянская ладонь и пальцы, как у плотника. И движения должны быть мягкие, чтоб не причиняли боли, и голос мягкий, способный успокоить, — вот как у отца… Славе нравилось все, что было связано с отцом, — и его внешность, и его дело, благороднейшее из всех дел на земле, — так он, по крайней мере, думал. И вовсе не с потолка взял эти слова о благороднейшем деле. Отец сам не раз так говорил.

Пожалуй, первой и самой серьезной жизненной неожиданностью был для Славы разговор с отцом год с лишним назад, когда встал вопрос о выборе специальности, а проще — о том, в какой институт Славе поступать.

Неожиданность состояла в том, что Слава не сомневался: отец будет рад его решению. Они и раньше говорили на эту тему, но отец отшучивался, отмалчивался. Наверно, не время было. Но теперь уж окончательно: Слава решил идти по стопам отца!

Сколько раз он представлял себе, как он, молодой врач, работает вместе с профессором Кулагиным и никогда, ни в чем и нигде не пользуется его поблажками или поддержкой. Конечно, отец уже знаменит, а он только начинает, но когда-нибудь и он будет знаменит!

— Святослав! — сказал Сергей Сергеевич в конце того памятного разговора.

Он уже исчерпал все доводы, и ни один не показался Славе убедительным. Слава был просто ошеломлен, потому что привык соглашаться с отцом, потому что авторитет отца в доме подразумевался, как воздух. А тогда Слава слушал его прямо-таки с ужасом, чувствуя, что и сейчас не сумеет возразить, и согласится, и все задуманное пойдет прахом, все будет так, как захочет отец.

— Святослав! — сказал Сергей Сергеевич, впервые в жизни обращаясь к сыну чуть ли не с мольбой.

Да и как не молить? Ведь уже не ребенок, не крошка, которого можно взять на руки, унести от всего дурного туда, где безопасней и лучше. Уже мужчина! Захочет — пойдет, а потом будет страдать и каяться, а ты будешь, глядя на него, стократ каяться, и страдать, и себя виноватить.