Пока еще ярок свет… О моей жизни и утраченной родине

– Как это – развелась? Сочетаются браком в церкви перед Богом, и после этого люди больше не принадлежат себе. Только могила может разлучить мужа и жену.

Когда стало необходимо еще больше сократить наши расходы, Василису и «Веселую вдову» уволили и на их место взяли одну прислугу.

Уход Василисы принес мне много горя. Ее доброжелательное терпение, ее простое благочестие дало мне представление о подлинной реальности веры в Бога, которой, я чувствовала, не хватало в обществе, которому принадлежала моя семья. Василиса была искренней. Она жила по-настоящему. С детской прямолинейностью я делила людей на две группы: на тех, кто действительно жил, и тех, кто просто делал вид, что живет.

Василиса была подлинной, как алмаз и настоящий бриллиант, как цветок, и реальный цветок, а не бумажный. Она первая подготовила меня к радостному принятию позднее восторженных идей молодежи моего времени, молодежи, которая хотела идти в народ, слиться с ним, служить ему, призывая к великодушию и жертвенности.

На фоне моего детства и юности развивалось движение современной мысли, политической и социальной, и благодаря тому, что у меня было время на размышления, я глубоко ощущала, что это имеет отношение ко мне.

Наша религия, наш патриотизм

Мои мама и бабушка были лютеранками, но на лютеранское богослужение ходили редко – они находили его атмосферу слишком холодной и строгой. Зато они любили маленькую часовню православного монастыря недалеко от дома. Эта небольшая часовня вся светилась от горящих перед иконами свечей. Там всегда были люди, которые молились, одни стояли на коленях, другие кланялись, некоторые плакали. Казалось, что все бедствующие в окрестностях стекались к часовне с чудотворным образом Богородицы с Младенцем.

За столиком у входа всегда стояла молодая монахиня, которая продавала свечи, брошюры и маленькие иконы. Строгий монашеский апостольник обрамлял ее круглое, немного детское лицо; когда она улыбалась, на щеках появлялись ямочки, но глаза ее всегда оставались серьезными. Между собой мы называли ее «маленькая монашка с ямочками».

Иногда мы обменивались с ней несколькими словами. Мама хотела знать, почему она сделалась монахиней. Она ответила, что еще ребенком тяжело болела и мать дала обет отдать ее в монастырь, если она поправится. Таким образом, в четырнадцать лет ее привели в монастырь, где она и осталась. «Разве Вы не были вольны уйти однажды, став взрослой, – спросила ее мама, – разве Вы не хотите узнать жизнь за пределами монастыря?» «С Божьей помощью я смирилась, все возможно через молитву», – сказала монахиня. Она была такой милой и доброжелательной, что мне хотелось обнять ее и сказать ей что-нибудь приятное.

Мне казалось, что мамины вопросы докучали ей, что это было тайной, на раскрытии которой не следовало настаивать, но тем не менее она любезно ответила, сказав, что милосердие Божие беспредельно и пути Его неисповедимы.

Летом мы несколько месяцев не заходили в часовню, а когда вернулись, маленькой монашки с ямочками там больше не было. На ее месте сидела другая монахиня, старше и строже. Он сказала нам, что маленькая монахиня с ямочками заболела и умерла.

Ее смерть не опечалила меня. Я думала, что, может быть, она была счастлива умереть. Была таинственная гармония между всей ее ангельской личностью, горящими свечами перед иконами, тишиной часовни и тем фактом, что она умерла молодой.

На спинке моей кровати, в изголовье, висела крохотная икона. Это была икона Спасителя, держащего в левой руке открытую книгу и благословляющего правой рукой. Она была частично скрыта искусно выполненным серебряным окладом, а с обратной стороны обтянута красным бархатом. Сколько я себя помнила, я всегда видела эту маленькую иконку в изголовье моей кровати.

В этом году на Пасху среди подарков я нашла икону побольше моей. На ней также был благословляющий Спаситель, но оклад ее был из обычного блестящего металла, и на лице Господа не было такого же выражения. Мне объяснили, что мама с бабушкой купили ее для Наташи, но заметили, что она больше, чем моя. Тогда ее отдали мне, как старшей, а мою отдали Наташе. Действительно, в Наташиных подарках была моя чудесная маленькая икона. Когда ее повесили в изголовье у Наташи, для меня это было поистине горем. В тот момент я думала, что мама и бабушка отдали ее Наташе, потому что она была красивее; теперь я уверена, что все проще: они не могли себе представить, насколько я любила свою икону и как горевала, лишившись ее.

Вечером, стоя на коленях на кровати, отныне я молилась перед новой иконой со смутным чувством вины: она не нравилась мне, и я думала, что не любить икону – это грех.

Ксения и я были крещены в Православной Церкви, как и мой отец. Бабушка и Наташа были лютеранами, папа – католиком. Поскольку в моей семье были три конфессии, в конечном счете можно сказать, что не было никакой, и я росла вне какой-либо религиозной традиции. Тем не менее на меня наложила отпечаток теплая обстановка среды, заполненной русскими обычаями и атмосферой литургических праздников.