Пока Фрейд спал

Это похоже на ситуацию, которую в свое время описывал другой философ, Артур Шопенгауэр. Он глубокомысленно считал, что в мире повсюду разбросаны идеи – скажем, в вашей квартире незримо витает мысль о квадратуре круга, а в квартире друга – о конечной бесконечности. Конечно, лучше не думать на эту тему часто, чтобы не лишиться ума, потому как, если судьбе будет угодно, идеи сами придут к вам. Или, как принято говорить, придут в голову. Но, будем честны, гостят они лишь у самых любезных хозяев своего ума. И когда они изрекают оригинальную думу, люди говорят: «Как хорошо сказано! Я сам об этом думал». Да, думал, но не мог сказать. Потому что, соседствуя с резвящимися в воздухе идеями, невозможно быть в стороне. Ты их, разумеется, нащупываешь, но изрекают их избранные. Они еще любят себя называть циниками. «Да-да, – легкомысленно произносит он, – я говорю ровно то, что могли бы сказать другие, но робели или просто были лишены дара здравомыслия».

2

Горький, говорят, тоже любил Ницше. Во всяком случае Сатин, герой его пьесы «На дне», патетически восклицает: «Человек – это звучит гордо!» Каков ницшеанский размах высказывания!

К циникам, впрочем, относился он неважно. В работе «О цинизме» он писал:

«„Род приходит и снова уходит“, – говорит он, спрятав лицо свое в древнюю книгу, где мятежная мысль человека пробовала силу бога, созданного ею, пробовала и горько сомневалась в силе и красоте его.

Когда видишь, что за этой навсегда красивой, гордой книгой прячется жалкая фигурка трусливого циника, прячется и тупоумно клевещет на мудрого ради оправдания лени своей или бессилия своего, обидно за книгу».

Что поделать, иногда циника можно назвать и трусом. Ведь цинизм – это своего рода ширма, за которой удобно прятать свои недостатки.

Боишься показаться глупым – скажи, что все на свете глупы.

Боишься показаться некрасивым – скажи, что все на свете некрасивы.

Боишься привидений – скажи, что мы живем в обществе страха, где отваге нет места.

Представляете, как удобно? Можно было бы сочинить привлекательный рекламный заголовок: «Хочешь избавиться от комплексов? Стань циником!»

Называть вещи своими именами – большое искушение. Этими благородными начинаниями циники и оправдывают свой образ жизни. Только вот есть ли у вещей свои имена? Серьезно, без пустопорожней болтовни? Считается, мол, что Адам и Ева первыми получили право давать имена окружающему миру. Правильно они его назвали или неправильно, одному Богу известно. Но назвали же всех без разбору и предварительного обсуждения в ученом совете. А теперь нам приходится с этим как-то жить.

Когда ты едешь в общественном транспорте и видишь пожилого человека, по правилам приличия ты уступаешь ему место. Тогда циник, смотря на тебя, говорит: «Вижу, что без особой охоты ты этого сделал». Как бы насмехаясь. Дразня. Издеваясь. Называя вещи своими именами.

А что? Может, оно и так. Может, и не было особенного желания вставать. Но встал же! Встал! И какое мне дело до моих чувств, когда нужно проявить такт и воспитанность. Правда, и на это у циника найдется оправдание: «Наивный, помогая ближнему, ты надеешься на встречный подарок». И дальше польется: даже если тебе не нужны деньги, то общественное признание уж точно не помешает. Каким смельчаком ты будешь выглядеть в глазах других, когда уступишь место бабушке. И настроение сразу улучшится. Вот и вывод: пропало настроение с утра – уступи бабушке место в автобусе. Улыбка будет до ушей.

Но вообще к циникам не только у Горького было плохое отношение. Их, знаете ли, мало кто любит. Они же мало того что всем перечат, так еще и настаивают на своей правоте! Гордое одиночество их в какой-то степени возвышает, облагораживает.

Возьмем, к примеру, Базарова – персонажа романа Тургенева «Отцы и дети». Там он назван нигилистом (словцо получилось насколько отменным, что опять-таки злополучный Ницше пополнил им свой философский словарь). Что такое нигилизм, где его схоластические корни – разговор для маститых историков, да и то, едва ли продуктивный. В сухом остатке Базаров – это отрицающий общественные нормы человек. Короче говоря, циник. Человеческие отношения ему претят, романтические мысли кажутся надуманными. Ощущение, что ему бы с лягушками в болоте жить и не тужить. Хотя лягушки еще бы поразмыслили – затея-то, в общем, не самая для них привлекательная.

«Принципов вообще нет… а есть ощущения. Все от них зависит», – произносит он. Так-то оно так, но хочется верить еще во что-то. В самое лучшее. В духовное. Но циник глух к подобным призывам. Для него религия – опиум для народа, а бессмертие – жалкая надежда простаков.

И почему ему категорически не хочется думать, что мир не так прост, как ему кажется? Пусть он трижды прав в своих сентенциях, но разве нет ничего важнее правды? Так и представляется: завтра все люди выходят на улицу и начинают жить по правде – без ложных масок. Никаких тебе интрижек, никакого тебе лицемерия, никаких ссор.