Пока Фрейд спал

Пребывая и питаясь с людьми одними кушаньями, за одним столом, она отведывает все, кроме елея, ибо пить для нее – смерть. И все же она недолговечна, ибо очень скупо отмерены ей пределы жизни. Потому-то больше всего любит она свет и на свету устраивает свои общественные дела. Ночь же муха проводит мирно, не летает и не поет, но притаится и сидит неподвижно».

2

Думается, похвалить муху сложнее, чем похвалить себя. Если можно найти достоинства у простой мухи, то отчего же человеку не поискать их в себе? Иные качества, рассмотренные под другим углом зрения, выглядят вполне выигрышно. И хвастун просто не смущается их констатировать.

У хвастуна, разумеется, появляются враги – этакие насмешники. Они подтрунивают над хвастуном: дескать, он плетет какие-то небылицы. Но хорош тот хвастун, который способен смотреть на мир выше этих сентенций, не замечать их, пренебрежительно отвергать.

Вот, например, художники. Те еще хвастуны. Напишут какую-нибудь экспериментальную картину, а ты еще пойми, что на ней написано. Зато как они кичатся своим мастерством, как умеют чинно стоять в стороне, наслаждаясь славой. Причем художники – народ непростой. Говорить о своих картинах они не умеют. А если бы и умели, то, судя по всему, не являлись бы художниками. Их задача – писать картины, а не разглагольствовать о смыслах, заложенных в своих произведениях. Их язык – не слово, а краски. Поэтому они в некотором смысле имеют алиби – любая попытка критика упрекнуть художника за бессодержательность обернется его провалом. Потому что объяснять художник ничего не будет, все написано на холсте. И он может охотно улыбаться, хвастливо показывать на свое творение, не произнося при этом ни единого слова. Смотрите, мол, на мой шедевр! И сами догадывайтесь, почему я его написал. А если ты ничего не видишь там, помимо размазни, то это твои проблемы.

Известный английский художник Джеймс Уистлер, потешаясь над публикой, стремящейся объяснить его картины – а, по сути, раскритиковать их, – написал книгу под названием «Изящное искусство создавать себе врагов» с добавлением «Шутливо показанное на многих примерах, когда чрезмерно серьезных людей, лишенных самообладания, раздражали и весело подзадоривали к непристойной и бестактной болтливости». Человеком он был неординарным – впрочем, как и многие художники, – вырос в Петербурге, постигал таинства творчества в Париже, выставлялся вместе с импрессионистами и обрел славу на суде против популярного художественного критика Джона Рёскина. Последний посмел в своей статье назвать его произведения «преднамеренным плутовством». Он писал: «Я до этого много видел и слышал о нахальстве кокни, но все же я ожидал, что самодовольный скоморох посмеет нагло запросить двести гиней за то, что швырнул горшок красок в лицо публики». Из-за отзыва одного из самых влиятельных критиков картины Уистлера перестали продаваться, вот он и решил судиться, практически безрезультатно.

Его книга пропитана хвастовством: он изящно укладывает на лопатки своих недоброжелателей, превознося себя и свои работы, и высокомерно считает лишь художников способными подлинно судить о живописи. Впрочем, достается там всем. Даже такому самодовольному эстету, как Оскар Уайльд.

«Punch напечатал воображаемый разговор между м-ром Уистлером и Оскаром Уайльдом, что вызвало нижеследующий обмен телеграммами.

Оскар Уайльд – Макнилу Уистлеру. «Punch слишком глуп, когда мы с вами вместе, мы ни о ком не говорим, кроме как о самих себе».

Уистлер – Оскару Уайльду: «Нет, нет, Оскар. Вы забыли, когда мы с вами вместе, мы ни о ком не говорим, кроме как обо мне».

Или еще об Уайльде:

«Как мне выстоять против его справедливого гнева и осуждающих уничтожающих утверждений! Согласно его изящным определениям, я – увы! – всего только „невоспитанная и невежественная личность“, на чьи „вымученные произведения“ для него „крайне неприятно“ обращать внимание.

И все же, сколько ни отчаянно мое положение, я вынужден указать, каким бы „нахальным“, „желчным“ и „вульгарным“ он меня ни называл, все же он признает меня своим „учителем“ и, будучи на скамье подсудимых, основывает свою невинность именно на таких наших взаимоотношениях.

Поэтому, признаюсь со всем смирением, что воплощением моего „глупого тщеславия и несведущего ничтожества“ является – Оскар Уайльд».

3

С другой стороны, не всем же быть такими решительными в своем злословии, как Уистлер. Хвастунам приходится туго, когда на них обрушивается шквал насмешек. И это нужно терпеть, как ни крути.

Бахвал, казалось бы, не обладает самоиронией. Чтобы произносить патетические речи, необходимы высокий слог, александрийский стиль, грандиозный размах. Но чтобы разрушить подобную речь, достаточно одного острого слова – и вся конструкция моментально разваливается на части.