Пока я жива

— Давай еще как-нибудь сходим за покупками?

— Хорошо.

— А мы в следующий раз пойдем на каток?

— Ладно.

Кэл что-то бормочет про спуск по реке на плотах и что ему хочется покататься на лошадях, прыгнуть с моста на канате. Я смотрю в окно. В голове шумит. Свет отражается от стен и лиц, слепит глаза. Кажется, будто горит сотня костров.

Двенадцать

Едва открыв глаза, я понимаю, что нахожусь в больнице. Они все пахнут одинаково, и мне до боли знакома трубка, прикрепленная к моей руке. Я пытаюсь сесть в кровати, но голова разламывается, и к горлу подкатывает желчь.

Подбегает медсестра с тазиком, но поздно. Большая часть попала мне на грудь и на простыню.

— Ничего страшного, — успокаивает медсестра. — Сейчас мы все уберем.

Она вытирает мне рот, помогает перевернуться на бок и развязывает ночную рубашку.

— Скоро придет врач, — сообщает она.

Медсестры никогда не рассказывают, что знают. Их берут на работу за пышные волосы и жизнерадостный вид. Они должны выглядеть бодрыми и здоровыми, чтобы пациентам было к чему стремиться.

Помогая мне переодеться в чистое белье, медсестра болтает со мной — рассказывает, что раньше жила в Южной Африке у океана.

— Там солнце ближе к Земле и всегда жара.

Она вытаскивает из-под меня простыни и проворно стелет чистые.

— А в Англии у меня ужасно мерзнут ноги, — признается она. — Так, теперь поворачивайся обратно. Уже? Вот так, молодец. Надо же, как мы все успели — вот и доктор пришел.

Бледный лысый доктор средних лет вежливо здоровается со мной и пододвигает стул от окна к кровати. Я все надеюсь, что в одной из этих больниц рано или поздно найду идеального доктора, но пока все не то. Мне нужен чародей в плаще с волшебной палочкой или рыцарь с мечом — тот, кому неведом страх. А этот вежлив и внимателен, как продавец.

— Тесса, — произносит он, — ты знаешь, что такое «гиперкальциемия»?

— А если я скажу «нет», мне можно будет выбрать что-то другое?

Доктор смутился. В том-то все и дело: они не понимают шуток. Жаль, что у него нет ассистента. Лучше всего подошел бы шут: пока доктор выносит заключение, тот щекочет его перышком.

Доктор листает лежащую у него на коленях историю болезни.

— При гиперкальциемии повышается уровень кальция. Чтобы его понизить, мы даем тебе бисфосфонаты. Тошнота и рассеянность уже должны уменьшиться.

— Я всегда в рассеянности, — сообщаю я ему.

— У тебя есть вопросы?

Он выжидательно смотрит на меня. Мне жаль его расстраивать, но о чем я могу спросить этого заурядного человечка?

Он говорит, что медсестра даст мне снотворное. Встает и кивает на прощание. В этот момент шут выложил бы до двери дорожку из банановых корок, а потом уселся бы около меня на кровати. Мы бы вместе хохотали в спину улепетывающему доктору.

Когда я просыпаюсь, уже темно, и я ничего не помню. Это пугает меня до смерти. Секунд десять я борюсь с этим чувством, суча ногами в сбившихся простынях, в полной уверенности, что меня похитили или того хуже.

Ко мне подбегает папа, гладит по голове, снова и снова шепчет мое имя, словно заклинание.

Тут я все вспоминаю. Я прыгнула в реку, уговорила Кэла пойти за покупками, потратила кучу денег, и теперь я в больнице. Но от того, что я на минуту забыла, кто я, сердце мое заколотилось, как у трусливого зайчишки: я ведь и правда не могла ничего вспомнить. Я стала никем и знала, что это случится снова.

Папа улыбается мне.

— Хочешь пить? — спрашивает он. — У тебя в горле не пересохло?

Он наливает мне стакан воды из кувшина, но я качаю головой, и папа ставит его обратно на стол.

— Зои знает, что я тут?

Пошарив в кармане пиджака, папа достает пачку сигарет, подходит к окну и открывает его. Веет холодом.

— Пап, здесь нельзя курить.

Он закрывает окно, прячет сигареты в карман.

— Да, — соглашается он, — пожалуй.

Папа садится ко мне на кровать, берет меня за руку. Я задумываюсь: а вдруг папа тоже забыл, кто он?

— Пап, я потратила кучу денег.

— Я знаю. Ничего страшного.

— Я не думала, что с картой так получится. Я ждала, что карту вот-вот не примут, но в каждом магазине ее принимали. Правда, у меня остались чеки, так что можно все вернуть.

— Тише, — говорит он. — Все хорошо.

— Как Кэл? Я его перепугала?

— Ничего, переживет. Хочешь его повидать? Они с мамой сидят в коридоре.

За последние четыре года они никогда не навещали меня втроем. На меня накатывает страх.

Они заходят с серьезными лицами. Кэл сжимает мамину руку, мама явно растерялась, папа придерживает дверь. Все трое стоят у кровати и глядят на меня. Выглядит это как предвестие того дня, что неминуемо настанет. Но потом. Не сейчас. Дня, когда я не смогу взглянуть на них, улыбнуться и попросить, чтобы они перестали действовать мне на нервы и сели.

Мама пододвигает стул ближе к кровати, наклоняется и целует меня. От ее родного запаха — маминого стирального порошка и апельсинного масла, которым она брызгает горло, — у меня наворачиваются слезы.

— Ты так меня перепугала! — признается мама и качает головой, будто не может в это поверить.

— И меня, — шепчет Кэл. — Ты отключилась прямо в такси, и водитель подумал, что ты пьяная.

— Да ну?