Пока корабль плывет

Она снова сделала вид, что собирается заплакать, - с отцом это всегда срабатывало: лорд Ливермор не переносил женских слез. Бывают черствые люди, которым все равно, пусть даже девушка рыдает в три ручья, но граф Сильверстайн, на счастье Мэгг, к таковым не относился. Для достоверности мисс Ливермор шмыгнула носом.

- Ну хорошо, хорошо, - проворчал капитан. - Я выйду с вами в город на два часа. Но потом, мисс Ливермор, вы будете паинькой.

До Кейптауна дошли за четыре дня. Все это время Мэгг старалась быть с капитаном очень любезной, чтобы он не передумал по поводу ее визита в город. Сильверстайн, кажется, раскусил ее уловки, но никак не прокомментировал. Он вообще был задумчив в последние дни и редко встречался с Мэгг взглядом. Даже когда трапезничали вместе, смотрел в свою тарелку или в бокал с вином.

Мэгг же наблюдала за ним украдкой, стараясь, чтобы ее косые взгляды никто из матросов не заметил, хотя и сомневалась, что эти люди способны понять такие тонкости, как поединок взглядов. Мэгг нравилось думать, что они с графом играют в это. Девушка устраивалась на палубе с книжкой, но садилась так, чтобы видеть мостик, где чаще всего находился капитан, который знал здешние воды лучше, чем кто-либо другой.

Рэнсом носил свою треуголку в любое время дня и ночи, но из-за жары отказался от кителя и щеголял в полотняном жилете с костяными пуговицами и белой рубашке, у которой подворачивал рукава. Вид его сильных обнаженных рук почему-то успокаивал Мэгг. Она окончательно уверилась: когда рядом такой человек, не может случиться ничего плохого.

Да и откуда взяться этому плохому на корабле, где вся команда - словно одна семья? Проводя на палубе немало времени, Мэгг привыкла к присутствию матросов, выучила их имена, узнала их незамысловатые истории. Кое-кто из моряков полжизни провел в нищете, кого-то не раз ранили в портовых драках, а кто-то раньше имел проблемы с законом. Теперь они были людьми капитана Сильверстайна - и обожали его до потери сознания. За полтора месяца плавания Мэгг поняла почему.

Сильверстайн держал людей в строгости и справедливости. За провинность полагалось наказание, но не чрезмерное; капитан не делал вид, будто он выше их всех, он просто являлся лидером, командиром, и это чувствовалось в каждом его движении, в каждом властном жесте. Ему подчинялись, потому что подчиниться ему было приятно. Исполняя его приказы, матросы пели. Он всегда думал о людях, а не о том, что в трюмах у него товар.

Смешливый худощавый матрос по прозвищу Везунчик рассказал Мэгг, как однажды, во время страшного шторма в Индийском океане, капитан самолично вытащил упавшего за борт боцмана. Как не скупился на награду, если команда хорошо работала. Как разрешал и небольшие вольности, о которых, впрочем, Везунчик умолчал, а Мэгг не стала домысливать - воспитание не позволяло. И постепенно, из обрывков разговоров, из наблюдений, из разных мелочей складывался для Мэгг образ капитана Сильверстайна, не имевший ничего общего с тем, что она увидела изначально.

Тогда, на единственном приеме у Норманов, он казался чужим (Господи, какими далекими стали теперь и Норманы, и Англия, и весь уклад светской жизни!). Там граф был не на своем месте, и это чувствовалось так хорошо, как запах мокрой травы после дождя. Когда Мэгг с матерью и мистером Джойсом приходила уговаривать Сильверстайна взять ее с собой в Китай, граф тоже выглядел как задержавшийся на берегу странник. Мэгг так и поняла тогда, что он странник. Она просто не подозревала насколько.

Не было места, подходящего ему больше, чем мостик его собственной шхуны. Нигде Рэнсом не будет смотреться так, как здесь, и нигде он не станет счастливее. Он принадлежал этому океану и кораблям, словно был слеплен из всего, что Мэгг сейчас видела и узнавала: из высоких волн, белой пены, синего неба, дальних берегов… Он был свежим бризом, прилетавшим с суши, и веселой портовой суетой, и чайкой, парящей высоко в небе. Прибрежные скалы, свист ветра в снастях, смех матросов и грота-топсель - все это был Сильверстайн. В его имени искристо сияло серебро, как в лунной дорожке на спокойной глади океана; и Мэгг с каждой минутой, с каждым днем, все больше узнавая этого человека, понимала, что он был прав, когда говорил с нею о любви тогда, в маленьком португальском порту.

Он прав - его не сорвать с этого мостика, не приковать к суше. Словно пойманный зверь, он все время станет смотреть сквозь прутья клетки, бесконечно тоскуя и пытаясь процарапать путь на свободу. Сильверстайн не из тех, кто живет в неволе. Ему нужен весь мир.

Его, наверное, можно полюбить, но его нужно уметь отпускать. Мэгг полагала, что она сама не смогла бы так.