Читаем Пока королева спит полностью

Дима с верёвкой на шее стоял на помосте и смотрел на небо, взор его был слегка затуманен и немного отрешён от жизни (ну, с петлей-то на шее точка зрения на мир меняется). Тут с неба свалились мы. Мне вот одно интересно, а если бы нас ветер снес в какой-нибудь хлев или куда ещё, что бы он сделал – взлетел аки птица и покинул палачей? Это вопрос, я бы даже сказал так: это большой вопрос. Почему-то я уверен, что его банально повесили, и одним художником стало на свете меньше. Но случилось всё так, как случилось. Казнь (какое мягкое слово с мягоньким знаком на кончике, очень похожим на петлю) была прервана, люди стали обсуждать, не повесить ли им ещё и нас, но ни в одном законе не сказано, что чужакам запрещено падать с большими белыми простынями с неба на площадь, где проходит казнь. Одним мешочком с золотыми кружочками мы подкупили местного старосту и правосудие тотчас объявило, что у художника не находили не траву, а всё это происки деструктивного элемента (у нас часто валят шишки на этот элемент) или иностранных агентов (аналогично). И Диму освободили прямо из петли. Мы решили в столь негостеприимном месте не задерживаться и из городка в направлении столицы мы вышли в таком порядке: Эльза идёт впереди, а чуть сзади мы с художником дискутируем на счет вероятностей.

За нами на солнечном лучике ехал кот Малыш. Существует теория, что это выдуманный кот, ведь ни один нормальный кошак не сможет оседлать солнечный луч. Я подобную парадигму не оспариваю. Может, мы все чьи-то выдуманные персонажи сказки?

– Дима, скажи, пожалуйста, а если бы мы не упали сюда, как снег на голову и у нас с собой не было бы мешочка золота, кто бы рисовал синих котов, которые летали верхом на лиловых крокодилах и жёлтых драконах у нас на стенах дома? – спросил я.

– Если бы не было вас, я бы взлетел, просто моим намерениям было легче позвать своих друзей, чем воплотить в жизни все остальные варианты.

– Ах, вариантов значит было ещё и много?

– Примерно три, но лично я рад, что видел орущую супружескую пару, спускающуюся с небес и гармонично вписавшуюся в картину моей не казни.

– Хорошо, что ты не берешь на себя более длинную цепь событий: ветер, пригнавший наш самолет в город Нзак; запасец золота, предусмотрительно экспроприируемый у нерадивых его обладателей; чумку, от которой умер Чума, …

– Чумаво!

– Это, кстати, было любимое выражение профессора материалистических наук, до того, как он покинул этот мир.

– А где он сейчас?

– Я думаю, похороны состоялись за несколько верст на северо-восток, но ни родные, ни близкие на них не успели.

Чуть позже мы расстались, Художник направился в Ярморочный город, а мы – в любимую Лас-Ку. Малыш, вцепившись всеми четырьмя лапами в солнечный лучик, удалился за художниками, что было и понятно – нашу еду он всю уже слопал.

– Я думаю, что он теперь должен нарисовать наш цветной портрет, естественно, когда королева проснется и откроет секрет стойких цветных красок.

– Мой любимый меркантильный Боцман, – она чмокнула меня в щеку. – Художник нам ничего не должен!

– Разумеется. Но, во-первых, я не меркантильный, я – домовитый, а во-вторых, ты не попала поцелуем.

Тут перед нами нарисовался стог сена, в котором Эльза уже отстрелялась точно. Да и я накрыл все цели своими ласками. А потом мы лежали, и она даже поправили сбившуюся повязку, которая сдерживает мои волосы от разлетания. Жена нашла в стогу перо птицы и вставила мне в шевелюру.

– И волос пробило перо…

Не было зеркальца, но, наверное, я стал похож на дикаря. Таких героических дикарей рисуют в детских книжках. Сами дикари давно вымерли. Точнее их убили цивилизованные люди – вот кто настоящие дикари.

Несколько позже:

– Уси-пуси! – я знал, что Эльза не любит, когда я это говорю.

– Не произноси этого слова таким тоном!

– Уси-пуси, почему? – и перестрелка поцелуями началась с новой силой.

Прошла ещё одна вечность… и мы помолчали на одну тему, мы даже друг другу в глаза не смотрели, настолько это было глухое молчание: Веры не было рядом с Художником. Тут и страх в нашу семейку поскребся – ведь такое может с каждым случиться. А не хотелось бы. Просыпаешься утром, а ты один…

Магистр

С попами я обошёлся просто, я обложил церковное имущество налогом, таким же налогом, как облагается любая коммерческая недвижимость. И всё встало на свои места. В королевстве… – вот ведь оговорочка! – в магистрате стало значительно меньше церквей и прочих храмов. Но свято место пусто не бывает, и стали расти секты, как грибы… но с этими ползучими культами мы борются уже силы правопорядка (я не люблю словосочетание «органы правопорядка» от него веет расчленёнкой). Пришлось взять веру в свои руки и оставить одну официальную религию. Зачем людям мучатся выбором? Без них уже всё придумали.

Боцман

Перейти на страницу:

Похожие книги

Зулейха открывает глаза
Зулейха открывает глаза

Гузель Яхина родилась и выросла в Казани, окончила факультет иностранных языков, учится на сценарном факультете Московской школы кино. Публиковалась в журналах «Нева», «Сибирские огни», «Октябрь».Роман «Зулейха открывает глаза» начинается зимой 1930 года в глухой татарской деревне. Крестьянку Зулейху вместе с сотнями других переселенцев отправляют в вагоне-теплушке по извечному каторжному маршруту в Сибирь.Дремучие крестьяне и ленинградские интеллигенты, деклассированный элемент и уголовники, мусульмане и христиане, язычники и атеисты, русские, татары, немцы, чуваши – все встретятся на берегах Ангары, ежедневно отстаивая у тайги и безжалостного государства свое право на жизнь.Всем раскулаченным и переселенным посвящается.

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее