Пока мы можем говорить

Маршрутка с ревом и лязганьем растворилась в густой бурой пыли. Анна огляделась. Желтые двухэтажные дома по обе стороны дороги выглядели так, будто здесь еще вчера снимали фильм про оккупацию немцами Смоленска. В фасадах действительно имелись какие-то вмятины, некоторые крыши были разорваны изнутри неизвестной силой, и края разрывов смотрели в серое небо ржавыми железными зазубринами. Окна первых этажей до половины или полностью были заставлены листами фанеры. Белье на балконах по степени непреодолимого загрязнения давало сто очков вперед тем тряпкам, что валялись в овраге за оградой ее родного дурдома. Если простыни так выглядят после стирки, сосредоточенно размышляла Анна, чтобы хоть как-то зацепиться за реальность, то как они выглядели до? Ну, хорошо, предположим, ей не повезло. В Киеве, к примеру, в районе метро «Черниговская» можно наблюдать такую же точно картину. Там оазис разрухи и одичания. Завернул за угол – и все иначе, наблюдаешь изумительно красивый, сверкающий всеми красками город. Может, здесь так решили – сохранить исторический центр в его первозданном виде.

За углом просматривались район четырехэтажных хрущевок, вывеска «Ломбард круглосуточно» и киоск. Из окошка киоска выглядывал мальчик в бейсболке. Первый счастьинец, встреченный ею.

– Привет, – сказала Анна мальчику.

– Вам что? – деловито осведомился мальчик. – Водку привезут через час, есть ром-кола и пиво, только теплое. Холодильник сломался.

Анна с ужасом подумала, что с момента выхода из поезда в Луганске она еще не смотрелась в зеркало. Плохо спала, мало ли что…

– Почему ты решил, что мне нужна водка? – осторожно спросила Анна, машинально поправляя заколотые наспех волосы.

– Всем нужна, – сказал мальчик, и столько уверенности было в его голосе, что Анна тут же поняла: это не какое-нибудь частное мнение, а настоящее фундаментальное знание.

– Я не пью водку, – с упорством, достойным лучшего применения, сообщила Анна.

– Да ла-адно… – Мальчик вдруг улыбнулся снисходительно, и улыбка обозначила неожиданные ямочки на его круглых веснушчатых щеках.

– А где взрослые? – опомнилась Анна. – Что ты тут делаешь один в ларьке?

– Я за мамку, – привычно ответил мальчик. – Мамка спит.

«Понятно, – подумала Анна. – Два часа дня. Конечно, спит, что же ей еще делать? Ну, чем черт не шутит…»

– Слушай, у вас город маленький… – начала она.

– Да уж, не Луганск, – согласился мальчик.

– Может, видел случайно, сюда должна была приехать девушка Августина. Чужая, ты бы ее сразу заметил.

– Порченая? – прищурился мальчик и сразу перестал улыбаться.

– Что?

– Ну, порченая. Вы не местная, похоже. Тут к нам за последнее время и мальчики повалили, и девочки. Как никогда. И свои, и чужие. Мамка говорит, прям пошесть [42]… А вы где ночевать будете?

– Почему ты решил, что я останусь здесь ночевать?

– Ну, вы же приезжая. Приезжие всегда ищут, где бы переночевать. И потом, маршрутки на Луганск сегодня все равно уже не будет.

Мальчик вызвался показать гостиницу, по дороге выяснилось, что его зовут Никитой, ему двенадцать. С девяти лет он со старшими ребятами «варит бухло» и так зарабатывает себе на жизнь.

– Берешь дрожжи, – увлеченно рассказывал он, размахивая руками, – берешь выварку… – И вдруг замолк и остановился.

Навстречу им нетвердой походкой двигалась темнолицая, коротко стриженная женщина. За руку она вела худого подростка с разбитым в кровь лицом.

– Это мамка моя… – напряженно сказал Никита. – И… и брат.

– Китя! – закричала женщина издалека хриплым надтреснутым голосом. – Ты чего это ларек бросил, сволочь?

– Я сейчас вернусь, – мрачно ответил Никита. – Я все закрыл. Зачем ты его на улицу вывела?

– Не твое собачье! – крикнула женщина и остановилась. Так они и стояли друг перед другом на расстоянии метров десяти. – Дык а что, если он рожу себе о стену раскровянил, дебила кусок! В поликлинику веду, вона кровища хлещет.

– Я врач, – сказала Анна и подошла поближе, – давайте, я посмотрю.

Мальчик молчал и только слизывал нижней губой кровь с верхней, разбитой. Анне показалось, что от ребенка пахнет нафталином и еще, очень слабо, какой-то гниющей органикой вроде забродившего борща.

– Губу разбил и нос, – констатировала Анна. – Ничего страшного, зашивать не надо, можно в поликлинику и не идти. Если дома есть иод и вата, пойдемте, я помогу обработать.

– А ты хто такая? – насторожилась вдруг мама Никиты. – Врач! Домой тебе, ишь. Знаю я вас, врачей, как облупленных. Приходят, потом пианино пропадает.

– Мама, какое пианино? – с отчаянием спросил Никита.

– Какое-какое? Полированное! Я сама обработаю. – И, покачнувшись, женщина с достоинством удалилась в том направлении, откуда пришла, дернув подростка за руку. Обернулась через плечо, крикнула: – Китька, привезут – принесешь! Забудешь – прибью!

Никита понурился, и Анна поняла, что мамка скомандовала доставить ей водку и сын, как всегда, привычно выполнит приказ.

* * *

Евгений Петрович Торжевский собрал совещание руководителей служб и подразделений, в том числе заведующих отделениями.