Пока мы можем говорить

– …Что-то бродит в глубине земли, – пишет Гомес, – что-то вспухает, возникают пузыри и полости, они обладают тем же типом притяжения, как и черные дыры, – втягивают в себя материю, превращают ее, переваривают, перелицовывают. Да-да, перелицовывают, примерно так, как старый еврейский портной из моего детства перелицовывал моей маме потертое драповое пальто с цигейковым воротником. Лицо и изнанка меняются местами. Очень путано, pequenita, но пока по-другому не скажу. Если бы эту силу можно было назвать Нечто, это было бы еще полбеды. Но похоже, это не Нечто, а самое настоящее Ничто. Разницу хорошо понимают мистики, логики и некоторые философы, например Гегель писал об этом, но очень уж по-гегелевски, слишком абстрактно и отвлеченно, что вообще характерно для немецкой классической философии. Хайдеггер еще… да не важно. Важно другое: Ничто уже просочилось в реальность, pequenita, как ни странно. Как ни странно.

Нечто может предстать злом, совершать злонамеренные действия, пытаться восторжествовать и доминировать, захватывать и подавлять, ужасать, питаться кровью невинных, словом – зло как оно есть. Против него можно выступить в поход, поднять войско, вооружиться первоклассным оружием и самой рафинированной магией, в конечном итоге неважно даже – победить или погибнуть за правое дело.

Ничто безразлично. Без-различно. Оно не различает сущностей, не отличает Одно от Другого, никогда не выделит тебя из общей массы. Ему на тебя наплевать.

Нечто может убить. Для бессмертной души это означает лишь начало путешествия к иным берегам.

Ничто – уничтожает.

Алехандра слушает, засыпая, положив голову на его теплую грудь, держа руку на своем теплом животе, в котором плавает таинственная серебристая рыбка, волшебный морской конек, настоящее чудо Господне. Пройдет каких-то семь месяцев, и она скажет одному: вот твой ребенок. А другому скажет: вот твой отец.

* * *

Сразу за домом начиналось поле ржи. Цвели луговые ромашки и васильки, мерно гудели шмели, стрекотали кузнечики, и даже в самый жаркий день нет-нет да и накатит волной свежий ветер, образуя крупную рябь на этом ярком ситцевом покрывале. Когда через станцию Пинфань проходил скорый поезд, головки цветов мелко дрожали и тревожно вспархивали жаворонки, но спустя несколько минут снова наступала бесконечная теплая душистая тишина. В этой сонной взвеси сладкой пыльцы, мелких солнечных частиц и испарившейся ночной росы, замедляясь, вязли звуки и, как сахар в чае, растворялся тихий смех сестер, которые развешивали на веревках только что постиранные голубовато-белые простыни и наволочки. Белье сливалось по цвету с небом, сестры с огромной цинковой вываркой перемещались куда-то в глубину дома, и от встречного движения теплого и прохладного воздуха поднималась и опадала старенькая желтая занавеска в проеме входной двери.

В начале июня 1939 года Шань готовилась к своему четырнадцатилетию. Ничего особенного в подарок она не ждала – достаток в многодетной семье рода Айсинь Гиоро в послереволюционные годы был очень скромным. Хоть японцы и восстановили династию Цин в правах на территории отдельно взятой оккупированной ими Маньчжурии, хоть император Генри Пу-И и поставлен регентом нового государства Манчьжоу-го, для семьи Шань что толку? Участь многочисленных потомков императорского Золотого Рода этот порядок существенно не улучшил. Те времена, о которых еще помнят родители, уже никогда не вернутся. Отец говорит, что, когда кончается большая эпоха, не стоит строить иллюзий, все уже необратимо изменилось в этом мире… «Все к лучшему, дети, – говорит он, – конечно же к лучшему, не горюйте по пустякам. Считайте, что вам даже повезло, у нас была только традиция, вечное «вчера», а у вас есть будущее – неизвестное, интересное…» На этом месте он заходится тяжелым кашлем и машет рукой – мол, хватит, я все сказал.

До недавнего времени отец служил управляющим на станции, но уже больше года хворал, и старшие братья взяли на себя все хлопоты по обеспечению семьи. Шань и представить себе не могла, что всего через каких-то полгода мрачный и суровый японский самурай, командир разведшколы Квантунской армии, по-отцовски приблизит ее к себе и за внешнее сходство, а может, по какой-то другой причине, даст ей новое имя – имя своей дочери, давно умершей от менингита.

Эмико.