Пока мы можем говорить

Четырнадцатилетний Андрес нахмурился в своем убежище, прислушиваясь. Что за турит такой, из-за которого мама его от людей прятала? Это слово он слышал впервые. Наверное, болезнь такая, рассудил Андрес. Болел же он коклюшем в детстве. Наверное, туритом этим самым болел тоже….

– Как же ты одна с ребенком таким маленьким управлялась? – вздыхала Исабель сочувственно, моментально сменив гнев на милость.

– Так Софья Исааковна помогала, соседка наша по квартире. Всегда, с самого его рождения. А когда Киев освободили и я на работу вышла, она с Андрийкой целыми днями возилась. – Мама так и называла его Андрийкой на украинский манер, всегда, до самой своей смерти. – Ты себе не представляешь, какая это добрая женщина. Во время оккупации за ней, за еврейкой, приходили из комендатуры, а я прятала ее у себя под кроватью за грудой тряпья. «Нет ее, – говорила, – скончалась на той неделе от туберкулеза. Лично на кладбище отвозила». И сама кашляю сильно, и годовалый Андрийко вдруг как зашелся кашлем в своей кроватке – как будто понял, что маме нужно подыграть. Они развернулись и ушли. А то лежала бы наша бабушка Софья в Бабьем Яру. А так дожила до девяноста и мирно умерла в своей постели. Когда я ее похоронила, поняла, что всё, надо ехать. А тут и торгпредство испанское в Москве открылось, и культ личности осудили, разрешили испанцам уезжать на родину помаленьку. Так что ты, Исабель, меня не упрекай. Понимаю, что я не права, но есть обстоятельства…

– Ну ладно, детка, не кори себя, – примирительно сказала бабушка Исабель и погладила маленькую маму по гладко причесанным волосам. – Не кори себя, Паола. В конце концов, еще не поздно…

– А знаешь, – Паола подняла голову и посмотрела снизу вверх на высокую строгую бабушку Исабель, – я ведь дала своему Андрею ключ, когда провожала его на войну. Печать-то он и раньше видел, мы с ним играли в письма и все такое. Я не говорила ему, зачем на самом деленужна печать, делала вид, что сама не знаю. Боялась, что он посчитает меня сумасшедшей. Но, провожая на фронт, дала ему ключ, там, возле военкомата. И знаешь, почему? Я как-то решила учить его испанскому. Показывала предметы, называла их. А он сказал: нет, не надо, ты со мной просто говори. Говори со мной весь день. И… – Тут мама почему-то осеклась, смутилась и стала смотреть в пол. – И всю ночь. Наутро он знал язык. Просто вот знал, и всё. Понимаешь? И я подумала – а вдруг он арви, из тех, которые оказались вне традиции?

– Из потерявшихся? – подняла брови Исабель. – Ну, не исключено. Никто ведь не знает, сколько нас на самом деле. И некоторые ничего не знают о себе, не осознают себя. Рождаются и умирают в неведении. Дикие арви, неокультуренные, немые. Но бывает, что у человека просто выдающаяся способность к языкам. И ничего другого.

– Да-да… – покивала мама, соглашаясь.

«Арви» – это было второе неизвестное Андресу слово. Он еще немного потоптался за портьерой, понял, что расчихается сейчас от пыли, и убежал на море. И уже не слышал, как бабушка Исабель сказала маме:

– Мы не знаем, что случилось со всеми нами когда-то, какой катаклизм разбросал нас по миру, но наш образ жизни и основное ремесло как-то сохранились, не прервались в нашей семье. Это не значит, что мы одни такие. Думаю, в настоящее время живут и практикуют совершенно независимо друг от друга и прочие династические группы, такие независимые родоплеменные ветви… Поэтому мы не уникальны. За исключением одного момента, о котором ты хорошо знаешь. Нам достался ключ.

* * *

Саша дошивала желтый сарафан. Ей не давались фестоны в виде кленовых листьев, а без них она решительно не представляла себе подола. Ей не нравилось качество бокового шва, казались неровными петли для шнуровки, вообще выходил у нее не сарафан, а черт-те что и сбоку бантик. Впервые шитье не доставляло ей никакого удовольствия. Борис уехал вчера, сорвался прямо во время послеобеденного чая, с непонятным лицом погладил по плечу сначала ее (Саша в задумчивости прикоснулась к своему левому плечу), а после Ирину, сел в свой лендкрузер и скрылся из виду.

– Поехал к жене, – коротко пояснил Георгий, с которым Борис в последнее время общался больше, чем с сестрами. – Что-то там срочное.

«Конечно, чего ему со мной общаться, – напряженно думала Саша, распарывая маникюрными ножницами неудачный шов. – О чем со мной общаться? Никаких общих тем у нас нет, как женщина я его не интересую совершенно, а… черт!» – конечно, она укололась.

Сунув палец в рот, Саша отодвинула штору и посмотрела на озеро.

– Жди меня, – сказала она ему мрачно. – Я приду к тебе сегодня. Приду и утоплюсь.

– У тебя невроз, Шура, – раздалось от двери. – Невроз по имени Борис.

Это Ирина подкралась и теперь говорит ей гадости. Как всегда. Дает же Бог другим хороших сестер – нежных, любящих, все понимающих. Не то что эта змея.

– Иди ты к черту. – Саша обернулась и храбро взглянула прямо в ее бесстрастные, безупречно накрашенные серые глаза.