Пока мы можем говорить

– …Мы бы рассказали девочкам, где их родина, – Георгий жевал зубочистку, перекатывая ее из одного края рта в другой, – конечно, рассказали бы, но… если бы мы знали это сами. Так что предпочли не вдаваться… Фигура умолчания, понимаете, да? Меньше знают – крепче спят.

Ирина открыла дверь, молча посторонилась, наморщив нос, будто собиралась чихнуть, но передумала. Борис и Саша вошли в дом и остановились внизу, в холле. Саша, замерев, смотрела на Бориса снизу вверх, он в замешательстве поправлял у нее на плече синий шелковый шарф, потом его рука скользнула по ее опущенному плечу вниз и встретилась с ее рукой. Так они и стояли, взявшись за руки, не замечая широкого темного силуэта Георгия в распахнутых дверях библиотеки. За его спиной светило солнце, а над его плечом то появлялась, то исчезала хитрющая физиономия Кдани – видимо, она поднималась на цыпочки, но долго не могла удержаться в таком положении.

– Явились – не запылились, – добродушно сказал Георгий. – Идите руки мыть. У нас гости, ужин, большой разговор.

Димон и Димыч сидели в креслах по разные стороны стола, строго друг напротив друга, и увлеченно перекатывали по белой скатерти ярко-желтый теннисный мячик. Туда-сюда. От Димыча к Димону. На коленях у Димона большой мохнатой подушкой громоздился бежевый Камамбер, и его хвост свисал до пола. Вошла Ирина, внесла керамическую утятницу, поставила в центре стола.

– Вот выкину фигню эту вашу, – сердито сказала она и накрыла мячик ладонью. – Сейчас всю посуду мне перебьете.

Борис понял, что настроение у нее ниже плинтуса. Да и Саша поняла.

Георгий расправил белую накрахмаленную салфетку и медленно, сосредоточенно заправил ее краешек за ворот своей клетчатой рубахи, в которой он выглядел, как агроном времен покорения целины.

– Садитесь уже, – проворчал он и окинул взглядом уважаемое собрание. – Что вы встали как на митинге? Дима и Дима только что вернулись с горы Холатчахль.

– С горы Холат-Сяхыл, – уточнил Димон и ловко отобрал у Ирины мячик.

– Ух ты! – восхитилась Кдани.

– Что это за новости? – Ирина подняла на Георгия округлившиеся от возмущения серые глаза, в которых – Борису это было видно даже с другого края стола – мушка стремительно входила в прорезь прицела. – Как мы с Шурой просились на перевал, так нам нельзя, а им, значит, можно? Шура, скажи, что ты сидишь, как рыба снулая!

– Действительно, – торопливо поддержала сестру Саша, перебирая длинными пальцами золотистую бахрому белой скатерти и прижимаясь горячим коленом к бедру Бориса, – это же нечестно.

Видит Бог, вовсе не перевал беспокоил ее в этот момент.

– Холатчахль и Холат-Сяхыл – это одно и то же, – любезно пояснил Георгий, обращаясь в основном к Борису. – В переводе с мансийского – «гора мертвецов».

Борис вздохнул, положил себе на тарелку кусок ветчины и принялся разрезать его по диагонали.

– Ездили они только на разведку, – сказал Георгий, – по моей просьбе. У них сложилось впечатление, что работать там можно.

– Впечатлением жопу не прикроешь, – пробормотала Ирина и уткнулась в свою тарелку.

– Что? – Георгий заинтересованно подался вперед.

– Ничего…

– Уральско-юкагирская группа языков. – Георгий налил в бокал воды из кувшина и бросил в воду ломтик лимона. – Или окско-уральская, как кому больше нравится. Димон как специалист по истории венгерского очень был рад этой поездке. Утверждает, что там даже суслики говорят на понятном ему диалекте.

– Утверждаю, – кивнул Димон и, сверкая широкой улыбкой, перебросил Димычу мячик над столом.

– Венгерский – ближайший родственник мансийского, – шепнула Саша Борису.

Борис кивнул, охотно соглашаясь, и симметрично украсил каждый кусочек ветчины веточкой петрушки. Родственник так родственник. Чего там.