Я вытерла слезы и сопли его рубашкой, и между всхлипами вывалила сокрушающую новость.
— Джефф… Бакли… мертв.
— Ох, малыш, ничего страшного. — Он гладил меня по спине и раскачивался со мной. — Тихо, не переживай, мы купим тебе другую рыбку.
Я отстранилась от него и посмотрела ему прямо в глаза.
— Нет.
Его лицо тут же приобрело пепельный оттенок.
— Вот черт. Как?
— Утонул несколько дней назад. Они обнаружили его тело только сегодня.
— Это ужасно. — Мэтт прижал меня к своей груди так сильно, что я слышала его учащенное сердцебиение.
— Я знаю, я не могу в это поверить, — бормотала я сквозь слезы.
Но правда заключалась в том, что по Джеффу Бакли я горевала куда меньше, чем по Мэтту и себе. По нам. По тому, как мало времени у нас осталось.
Каким-то образом Мэтт прочитал мои мысли. Он наклонился, поцеловал меня в щеку, потом в лоб, в подбородок, а затем и в губы.
— Я буду скучать по тебе.
— Я тоже буду по тебе скучать, — сказала я, рыдая.
— Грейс, сделаешь кое-что со мной?
— Что угодно.
— Идем, сделаем татуировки.
— Давай, — ответила я, слегка удивившись. Немного не то, чего я ждала, но я была готова сделать все, о чем он попросит.
Мы оба решили набить по два слова, написанные тонким шрифтом. Мои были на верхних позвонках, у основания шеи, а у Мэтта татуировка была на груди, в районе сердца. Мы выбирали слова друг для друга, выписывая их на клочках бумаги, которые отдавали тату-мастеру. Нам не были известны слова до тех пор, пока те не были выбиты на нашей коже. Это была наша версия клятвы на крови.
Пока нам набивали татуировки, мы переглядывались и улыбались друг другу. Мне было интересно, о чем он думал. Его слов о том, что он заботится обо мне, было недостаточно. Учитывая, что он улетал на следующий день, его слов никогда не будет достаточно.
Моя татуировка была закончена первой, и я направилась к зеркалу, чтобы увидеть, что выбрал Мэтт. Слова были маленькими, они выглядели мило и по-женски, и я полюбила их еще до того, как прочитала. Я пригляделась и увидела их: «
— Она идеальная! — завизжала я. Мэтт смотрел на меня и счастливо улыбался, пытаясь не глазеть на свою татуировку.
Когда и его тату была набита, он взял зеркальце и стал в него рассматривать надпись с любопытством.
— «Лишь пепел». Это Леонард Коэн?
— Ага. Ты его знаешь?
— Как звучит полная цитата?
Я сглотнула, пытаясь не расплакаться, но тело меня предавало. Тату-мастер отошел от нас, оставив наедине. Мэтт встал со стула и нежно меня обнял, прижимая к той части своей груди, на которой не была заклеена татуировка.
— Поэзия — всего лишь свидетельство жизни. Если жизнь пылает ярко, то поэзия — лишь ее пепел.
Он зарылся лицом в мои волосы.
— Моя жизнь пылает ярко.
Несмотря на то, что тату еще заживала, за ночь я ее поцеловала, должно быть, раз сто. Он в ответ целовал меня в шею и рассказывал, как сильно будет скучать по его зеленоглазой голубке, а я назвала его размазней, после чего мы рассмеялись, а еще чуть позже я заплакала.
Следующим утром Тати одолжила у отца «крайслер», чтобы отвезти Мэтта в аэропорт. Мэтт же тем временем упаковывал те вещи, что не брал с собой, чтобы отослать их обратно в Лос-Анджелес.
— Почему ты отсылаешь вещи обратно? Ты можешь оставить их в моей комнате. — Я лежала на животе на его кровати и наблюдала за его торопливыми сборами.
— Я не хочу, чтобы тебе приходилось разбираться с чем-либо, касающимся меня.
— А я хочу разбираться с тем, что касается тебя.
Он остановился и посмотрел на меня.
— Так будет лучше.
— Но ты же вернешься?
— Конечно, но надеюсь, что у меня будет работа, чтобы я смог жить в настоящей квартире. Я не вернусь в Нью-Йорк, чтобы жить в общежитии для старшекурсников.
— Оно для тех, кто на старших курсах. Я буду в другом общежитии, когда ты вернешься, — пробормотала я в подушку.
— Вот тебе еще одна причина. Не хочу, чтобы ты таскала мои пожитки, если просто могу их отправить в Лос-Анджелес и забрать оттуда, когда понадобится. — Мэтт был расстроен.
— Ты улетаешь всего на несколько месяцев, Мэтт. Слишком много мороки.
— Ты права, но кто знает.
Это было неподходящее время для фразы: «Кто знает».
— Иди сюда, — сказала я.
Я перекатилась на спину и раскрыла руки для объятий. На мне было его любимое платье. Он оглянулся через плечо и его взгляд смягчился. Крадясь, он улыбался мне своей самой милой и сексуальной улыбкой. Когда он наклонился, чтобы поцеловать меня, я остановила его прежде, чем он коснулся моих губ, и прошептала:
— Ты останешься, если я попрошу?
Он резко отстранился и скрестил руки на груди, наклоняя голову.
— А ты попросишь? — Разочарование читалось в каждой черточке его лица.