Пока не пропоет петух

«В ваши годы, — сказал я ему, — жизнь для нас была гостиной, прихожей. Для нас событием было выйти вечером, сесть на поезд в деревне, чтобы вернуться в город. Мы ждали чего-то, что так никогда и не наступило».

Этот мальчик понял меня мгновенно. И ответил: «Сейчас что-то наступило».

Эльвира слушала нас с удивлением.

Потом она сделал для нас чай. Старуха осторожно спросила: теперь, когда англичане высадились в Сицилии, не может ли война начаться и в Италии.

— Для нас, — сказал юноша, — лучше сражаться в Италии, чем на море или в пустыне. Так по крайней мере мы знаем, что погибнем у себя дома.

— Чисто ли у вас в казармах, — спросила Эльвира, — и есть ли горячая еда? Чашка такого вот чаю?

— Не понимаю, почему нас не пускают на войну, — проговорила Эгле. — Мы могли бы так много сделать и на базах, и на фронте. Развлекать вас, помогать вам. И не только как медицинские сестры.

Брат открыл рот и произнес: «Конечно».

Потом наступил вечер… Не знаю, почему, но в тот вечер я стоял и смотрел в черное небо. Я думал о ночах и об утрах, о прошлом, о многом. О моей странной невосприимчивости ко многому. О моих глупых обидах. Время от времени ночью до меня долетали песни, далекий шум. Я принюхивался к запаху лесов. Думал о Дино, о летчике, о войне. Думал, что я уже стар и что всегда буду жить так же.

VII

На следующий день появились новости. С самого рассвета из соседних усадьб доносились звуки радио; Эгле позвала нас из своего двора; люди, громко разговаривая, спускались в город. Эльвира постучалась в мою комнату и крикнула через дверь, что война закончилась. Потом вошла в комнату, не глядя на меня, потому что я одевался и, раскрасневшись, рассказала мне, что Муссолини скинули. Я спустился вниз, там были Эгле, мать, мы все слушали радио (в этот раз даже Лондон), сомнений больше не оставалось, новости были верными. Мать спросила: «Но война закончилась?».

— Теперь-то и начнется, — с сомнением сказал я.

Наконец я понял причину ночного шума. Брат Эгле бросился в Турин. Все бросились в Турин. Из домов выглядывали люди, доносились разговоры. Началась та свистопляска встреч, слов, поступков, невероятных надежд, которой сужено было завершиться ужасом и кровью. У всех, даже у тех, у кого оставалась тревога, горели глаза. С этого момента и у одиночества, и у лесов появился другой привкус. Я это заметил, когда просто бросил взгляд на деревья. Мне хотелось знать все, читать газеты, затеряться среди лесов и рассматривать новое небо.

С криками и воплями у калитки остановились Фонсо, Нандо и девушки. «Придется попотеть, — кричал Нандо, — фашисты сопротивляются. Пойдемте с нами в Турин».

— Война продолжается, — сказал Фонсо. — Вчера ночью мы вас ждали.

— Похоже, вы отправляетесь на вечеринку, — ответил я. Это была наша привычная шутка.

«Пойдемте!» — повторили вслед за Фонсо девушки.

— Убивать. Отбить у них охоту, — выкрикивал Фонсо. — Мы там нужны.

Они ушли. Сказали, что вернутся ночью, когда наступит мир. Я остался наверху не потому, что боялся какой-нибудь пули (воздушная тревога была страшнее), но потому, что я предвидел всеобщий восторг, шествия, горячие и страстные споры. Эгле попросила меня проводить ее к другой усадьбе, куда она отправлялась сообщить новости и сплетни. Мы пошли по дорожке среди деревьев, которая привела нас за косогор, в небольшой мирок, о котором не знали ни ручейки, ни птицы. «Они захватили тюрьмы». «Объявлено осадное положение». «Все фашисты прячутся». Далекий Турин был в двух шагах от нас. «Может быть, завтра мы найдем в этих лесах какого-нибудь сбежавшего фашистского командира», — сказал я.

— Какой ужас, — проговорила Эгле.

— Съеденного червями и муравьями.

— Они это заслужили, — ответила Эгле.

— Если бы не они, — сказал я ей, — мы не могли бы все эти годы спокойно жить на этом холме.

Мы уже подошли, и она звала подругу. Я сказал, что мне пора бежать. Она недовольно ухмыльнулась.

— Синьора Эльвира, — оборвал ее я, — не одобряет наши прогулки по лесам.

Эгле посмотрела на меня лукавыми глазами. Протянула руку, как взрослая, и рассмеялась.

— Ехидина, — произнесла она.

Ее подружка, девочка с косичками, подошла к окну. Удаляясь, я слышал, как они радостно чирикают друг с другом. Я уже был на дороге, ведущей к «Фонтанам». На этот раз я был в полном одиночестве. «Даже Бельбо убежал в Турин». Я представил себе безмолвную остерию, Дино на лугу, двух женщин на кухне. «Теперь, раз война закончилась, может быть, Кате расскажет мне правду», — думал я, поднимаясь по дороге.

Но идти туда не пришлось. Кате, освещенная солнцем, в цветастом платье, спускалась вприпрыжку мне навстречу.

— Какая ты молодая, — сказал я ей.

— Я рада, — и, не останавливаясь, как бы танцуя, схватила меня за руку. — Я так рада. Ты не идешь в Турин?

Остановилась и резко выпалила: «Может, ты ничего не знаешь? Может, проспал всю ночь? Тебя никто не видел».

— Я все знаю, — ответил ей. — Я радуюсь, как и ты. Но ты знаешь, что война продолжается? Сейчас-то и начнутся неприятности.

— Ну и что? — спросила она. — Теперь люди хотя бы вздохнут. Мы сделаем что-нибудь.