Пока не сказано «прощай». Год жизни с радостью

Причем похороненной не как-нибудь, а по обряду, который отражал бы мое равное уважение ко всем конфессиям. Для этого я хотела пригласить раввина, имама, буддистского монаха и католического священника. Я хотела, чтобы каждый из них рассказал о своем ви́дении того, что происходит после смерти.

Я пригласила пастора Первой баптистской церкви Джимми Скроггинза к себе домой, чтобы попросить его именно об этом — о полностью открытой службе. Просьба неслыханная — с тем же успехом можно было просить его устроить в алтаре вечеринку с пивом.

Я рассказала о своей идее папе. Он пришел в ужас, хотя и не сказал мне ни слова. Однако он поспешил заверить пастора Скроггинза, что не поддерживает моей затеи. Так что первая фраза, которую я услышала от пастора, едва он возник на пороге моего дома, была такой:

— Ваш папа считает, что вы затеяли что-то не то.

Но я все же изложила ему свою просьбу:

— Можно ли, чтобы заупокойную службу по мне читали раввин, имам, буддистский монах, католический священник и вы — все вместе?

Пастор Скроггинз был молод, но уже проявил себя проповедником милостью Божией, настоящим праведником, истово преданным Господу и несущим людям слово Христово. Подвижником веры. Он посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

— Сьюзен, вы можете собрать у своего гроба такую «радужную коалицию», с тем чтобы каждый сказал все, что хочет, лично о вас, но не затрагивал бы вопросов своей веры.

И еще он объяснил, что сам, к примеру, никогда не стал бы испрашивать разрешения прочитать проповедь в мечети — из уважения к имаму.

— Это неприлично, — добавил он.

Он был вежлив, внимателен — и непреклонен.

Я поняла. Без горечи. Его церковь, его правила.

Поблагодарила его за визит.

Все равно, раз папа не согласен, этого не будет. Я ведь и в самом деле пыталась устроить так, чтобы отголосок моего «я-я-я» был слышен в каждой детали похорон, забыв, что похороны нужны живым. Самое утешительное, что могли услышать мои родители в этот, вполне возможно худший, день их жизни, — это те же слова, которые они слышат не один десяток лет, в которые верят.

Они, а не я.

«Не мудрствуй, — сказала я себе. — Будь плюшевым мишкой».

Пусть мои похороны будут простыми. Несколько слов. Слайд-шоу из фотографий моей жизни под музыку, его помогает мне готовить Гвен Берри, коллега-журналистка, специалист по мультимедиа. Несколько друзей. Совсем немного. Моя семья. Джону так будет легче. Он не любит быть в центре внимания.

Хотя он все равно опоздает. Улыбка. Мой Джон.

Утро он проведет, с боем запихивая детей в приличную одежду. Да пусть идут в шортах, Джон! Пусть наслаждаются жизнью, пока могут. Что для них — для моих детей — лучше, того я и прошу у тебя, Джон.

А пока я буду жить, как все даосы: в мире и покое, не смущая себя борьбой из-за желаний и верований. Буду жить сегодняшним днем.

Как писал Лао-цзы: «Будь доволен тем, что имеешь; возрадуйся, что все так, как оно есть. Когда ты поймешь, что тебе всего довольно, тебе будет принадлежать весь мир».

Я поднимаю глаза от своего айфона и оглядываю двор. Я здесь. Сейчас. Я пишу Обри: «Можешь подойти?»

Я не пишу ему зачем: просто чтобы обняться. Или, точнее говоря, поскольку я больше обнимать не могу, я хочу, чтобы он обнял меня.

Будь довольна. Радуйся. Тебе принадлежит весь мир.

Произнесите эти слова, пастор Скроггинз, если хотите. Или другие. Не важно. Делайте то, что считаете правильным.

А потом передайте мое тело науке.

Наука — вот во что я верю.

Кипр Июнь — июль

Бесстрашная

Мы прилетели на Кипр в конце июня, в сорокаградусную жару. Да, жарковато, но для моей средиземноморской души — в самый раз.

В свой первый визит сюда я была в поиске. Я искала ответы на медицинские вопросы, но также историю семьи. А еще я налаживала связи.

Это путешествие было более спокойным. Я знала, кто я, мне были равно известны мое прошлое и мое будущее. Так что теперь я хотела лишь одного — побыть с родственниками. Пожить в их культуре. Пропитаться цветами, которые я так хорошо помнила: белизной зданий, зеленью пальм и фруктовых деревьев, сполохами бугенвиллеи, фуксии — красными, белыми, оранжевыми.

На этот раз со мной была не только Нэнси, но и Джон. Я очень хотела, чтобы он по достоинству оценил и эту землю, и ее людей, чтобы их связь не умерла вместе со мной.

А еще со мной приехала Эллен, моя кровная мать. Она сама захотела — чтобы объясниться. Добровольно вызвалась снести настоящий инквизиторский допрос родственников Паноса.

У нее не было к Паносу никаких чувств. Она не говорила с ним ни разу с тех пор, как узнала о своей беременности. Но, как я понимала, у нее были свои психологические лакуны, и она хотела их заполнить. Например, объяснить свое решение не сообщать ему обо мне.

Когда-то я сомневалась в ней, считая, что лишь ее трусость удержала ее — а заодно и Паноса — вдали от меня. Теперь я видела, что она боролась и что она сильная.

Бесстрашная!

Из аэропорта мы сразу направились в «Хилтон» на греческой стороне Никосии — роскошный отель с бархатными кушетками, верандами и большим бассейном.