Пока не сказано «прощай». Год жизни с радостью

От жары и удушающего запаха смерти мне стало дурно.

Я попросила, чтобы меня увели: стоять у могилы кровного отца — в жару ли, в холод — не значит быть к нему ближе.

Я лучше ощущала его присутствие в морском пейзаже, который он любил, в бусинах четок, которые перебирал в пальцах, в его фотографиях, особенно в молодости, когда он походил на меня.

Я чувствовала себя ближе к нему на земле, которую он считал своим домом, а не у мраморной плиты, под которой он лежал.

Как и все мы, Панос продолжал жить в людях, которые остались после него, в том числе во мне и в моих детях — потомках, о чьем существовании он даже не подозревал.

В тот вечер мы на нескольких машинах подъехали к прекрасному дому моих друзей Джорджа и Юлы в пригороде Никосии. Их сын Стелиос вырос на целый фут с тех пор, как я видела его в последний раз, и был уже на полпути к тому юному красавцу, каким обещал стать.

«Ах как было бы хорошо, если бы когда-нибудь его полюбила Марина», — подумала я.

Джордж и Юла приготовили ужин на пятнадцать человек, несмотря на то что сами на следующий день уезжали в отпуск.

Мы сидели во дворе, откуда открывался вид на окрестные поля. Я объясняла Джорджу, что уже не могу пить, как раньше. Мой язык и без того заплетается, а если я еще выпью, меня совсем никто не поймет.

— Но вот когда разговоры закончатся, ты мне налей!

Пришли какие-то кипрские журналисты, коллеги Джорджа, режиссера-документалиста. Сама в прошлом репортер, я сочувствовала им — они поневоле стали свидетелями некой главы семейной саги и не понимали, что происходит.

— Пусть они сами задают вопросы! — сказала я, прервав излияния группы доброжелателей, которые пытались ввести их в курс дела.

Нэнси опять привезла всем подарки и стала раздавать их после ужина. Семилетняя Анастасия, младшая из всех, тут же запищала:

— А где мой?

Люблю детей!

Я привезла только один подарок: Библию Паноса. Мне хотелось вручить ее Сулле в тот же вечер, пока у меня еще были силы. Но я знала, что слóва не смогу сказать, не прослезившись, и поэтому заранее написала все на айфон и попросила Нэнси прочесть. Когда подруга взяла у меня телефон, я заплакала, так громко шмыгая носом, что даже наклонила голову, чтобы спрятать лицо. Нэнси стала читать:

Дорогая Сулла,

я пишу тебе эти слова, так как мой голос слаб, а воля еще слабее и мне не удержаться от слез.

Едва узнав, что моим кровным отцом был Панос Келалис, я узнала, что его нет в живых.

А потом я, иностранка, вторглась в твою жизнь, рассказала какую-то несусветную историю и стала выспрашивать о нем, выпытывать подробности.

Я боялась, что мне не поверят, что меня не примут в свой круг, сочтут авантюристкой и вышвырнут прочь.

А ты оказалась так добра ко мне и стольким со мной поделилась.

Естественно, что в прошлый раз мы много говорили о его бывшей жене Барбаре. И ты сказала, что была разочарована, когда она приехала на его похороны и не привезла семейную Библию Паноса, как ты просила.

«Если увидишь, забери ее!» — сказала ты тогда — может, в шутку, а может, и всерьез.

Барбара давно вызывала мое любопытство, не только из-за ее экстравагантных поступков, — мне было просто интересно увидеть эту американскую принцессу, которая похитила сердце моего отца.

Мне хотелось узнать у нее что-нибудь о том, как он любил.

Нэнси прочитала всю историю с обращением за помощью к Пэту и ответом Барбары. Она дошла до строк: