Пока ненависть не разлучила нас

— Я хочу, чтобы ты понял одну вещь, — говорит он мне. — Арабам нужна твердая рука. В мусульманских странах, которым удалось разбогатеть, были жестокие режимы. Освободи их, дай им свободу — и ты увидишь, что они натворят. Станут бунтовать, убивать друг друга. Посмотри, что делается в Иране. Все шло хорошо, пока был шах. Но с тех пор, как пришла новая власть, воцарился хаос: воюют с Ираком, уничтожают несогласных, пытают… Там отрезают руки, забрасывают камнями, бичуют…

— Папа! При шахе всяких ужасов было ничуть не меньше!

— А не сесть ли нам за стол? — предложила Гислен, огорченная спором, конца которому не предвиделось. — Как правоверные иудеи сначала мы сделаем кидуш.

Папа приглушил звук телевизора. Я поднял бокал вина и прочитал молитву. Папа, не отрывая глаз от экрана, сказал «аминь».

Ортен встал, подошел к телевизору и выключил его.

— Нельзя смотреть, — сказал он. — Суббота.

Гислен огорчило и позабавило поведение сына, она посмотрела на меня, словно бы объясняя мне, как трудно растить детей в почтительности и вере, когда некоторые члены семьи заблудились на дорогах истории.

Мунир

В 90-е годы я по-прежнему оставался на обочине своей мечты о будущем. Да, я стал преподавателем. В обществе, где царит расизм, это место можно считать почетным. Но я преподавал в лицее, где обучали ремеслу, и моими учениками были дети неблагополучия и безнадежности. Мне иногда казалось, что я просто поменял обстановку и стал старше. Вместо комнатки, где работал наш центр, у меня появился класс, но ребята остались теми же. Они требовали внимания и заботы намного больше, чем входило в мои профессиональные обязанности. Я был учителем, но еще и социальным педагогом, психологом, дипломатом. Думаю, что у меня получалось, потому что я опирался на свой личный опыт. Умел слушать этих ребят, говорить с ними.

Фадила никак не могла забеременеть. Год за годом мы переходили от надежды к безнадежности, от прабабушкиных рецептов к новейшим средствам медицины. Наши отношения менялись. Испытания сближали, но в то же время нам хотелось отвлечься от нерадостной атмосферы семейного очага. Фадила сделалась известной общественной деятельницей и была готова поддерживать любую борьбу, я с утра до ночи возился с учениками.

Рождение Сурии стало для нас несказанным счастьем. Мы оба посвятили себя ей, но не отказались от работы.

25. Потрясения

Мунир

Февраль 1991

Менялось все медленно, я бы сказал, исподтишка. Так я, во всяком случае, объяснил себе то, что заметил перемены, когда они превратились в события. А может быть, все менялось быстро и на глазах, и только я ничего не замечал?

Я постарел, поменялись времена, выросли дворовые ребятишки… И само собой разумеется, возникла другая динамика, иные силы, иные коды и новые точки зрения.

Нельзя сказать, чтобы я не замечал, что появился новый жест, неведомые мне словечки, незнакомые знаки — ключи бессловесного языка, по которым люди узнавали своих, благодаря которым сближались. Но все это не меняло общего течения дел.

«Война в заливе»[83] открыла мне глаза на перемены, я бы даже сказал, на радикальные перемены, которые произошли, и особенно во взглядах молодежи.

Вспомним, как это было. Если верить СМИ, то с одной стороны воевали силы союзников, а с другой — диктатор Саддам Хусейн, сразу же заклейменный Западом, который захватил богатую, но мало кому известную землю. Хусейна обвиняли в применении бактериологического и химического оружия, а также в репрессиях, которых до этого военного конфликта никто не замечал. Словом, в одном лагере воевали хорошие под знаменами свободы, справедливости и демократии, а в другом — плохие: кровавые бескультурные убийцы и при этом… мусульмане.

Придя в один из февральских дней 1991 года в школу, я понял, что на деле все обстоит гораздо сложнее.

Я вошел в класс и удивился, что ученики спокойно сидят на своих местах. Я поздоровался и повернулся к доске. На доске я увидел рисунок, который не сразу понял. Понять его мне помогли слова, написанные в виде слоганов: «Да здравствует Саддам!», «Да здравствуют СКАДы!», «Смерть США!», «Смерть Израилю!».

Рисунок изображал ливень ракет, которые сыпались на американский флаг и звезду Давида.

На миг я застыл в растерянности, думая, как мне поступить. В первую минуту мне захотелось все стереть и приступить как ни в чем не бывало к уроку. Но отмахнуться от проблемы — не значит от нее избавиться.

— Кто рисовал?

Ребята хранили молчание.

Вопрос был глупым. Как будто в этом дело.

Но, делая вид, что всматриваюсь в знакомые лица, я пытался понять, как же мне все-таки поступить. И опыт мне подсказал.

— А знаете, что мы сделаем? — спросил я. — Отложим ненадолго урок и поговорим о текущих событиях.

Ребята стали недоверчиво переглядываться.

— Кто в классе за Саддама Хусейна?

Они не решались ответить.

— Не стесняйтесь. Мне хочется, чтобы каждый имел мужество по-своему смотреть на вещи и мог объяснить свою позицию.

Призыв к мужеству помог. Поднялось несколько рук.

— Фарез, ты можешь объяснить, почему поддерживаешь Саддама Хусейна?