Пока ненависть не разлучила нас

Они сделали вид, что не слышат меня. Такое уже случалось. Не в первый раз. Но сейчас во мне вспыхнул гнев. Кто их так оболванил, что они остались равнодушными к такой трагедии? Нет. Мне надо успокоиться. Действовать в лоб — худшая из стратегий.

— Хорошо. Предполагаю, что вы не хотите послушаться, выражая свое несогласие. Тогда поступим по-другому. Сначала все обсудим, чтобы вы могли спокойно высказаться, а потом встанем и помолчим.

Ребята стали в нерешительности переглядываться.

— Вы можете высказать все, что думаете. Говорите, пожалуйста, не стесняйтесь. Абдель!

Я опять, как и в случае обсуждения войны в Персидском заливе, обратился к тому, кого считал у них главным. Парень с головой, плохой ученик, любитель покуражиться, но с хорошими задатками. Как раз такие и становятся жертвами фанатиков.

Он заговорил не сразу.

— Почему я должен молчать из-за этих евреев, когда не было никогда минуты молчания из-за палестинских детей, убитых израильской военщиной?

— Интересное мнение, — кивнул я, — очень интересное. Кто-нибудь хочет ответить?

Мне показалось, что кое-кто попытался бы ответить, но никто не решился возражать Абделю.

— Никто? Ладно. Тогда я выскажу свое мнение. Все, что происходит между палестинцами и израильтянами, безусловно, нас касается. Думаю, никто из нас не остается равнодушным, когда убивают палестинцев. Точно так же, как никто из нас не остается равнодушным, когда погибают невинные люди, кто бы их ни убивал. Мы все с вами против несправедливости. Против любой несправедливости. Потому что мы граждане мира. Но вот в Тулузе произошла беда, и мы должны на нее откликнуться как граждане Франции. Нельзя допустить, чтобы здесь, во Франции, мстили Израилю, убивая еврейских детей, потому что имамы сказали, что евреи наши враги.

Я видел по лицам, что ребята согласны с моими словами. Мятежные головы исподтишка переглянулись и застыли, ожидая, что скажет лидер.

— Стоит убить еврея, и весь мир в шоке. А если мусульманина, всем начхать.

Сколько раз я слышал эти слова!

— Я тебя понимаю, я знаю, почему ты так думаешь, — осторожно начал я. — Я тоже рос, считая, что французское общество — несправедливое общество, что оно относится к детям иммигрантов не так, как должно. В моей молодости арабов унижали, убивали, и всем было на это наплевать. Коррумпированное правосудие оставляло убийц на свободе. Я сходил с ума от гнева.

Мой рассказ не оставил их равнодушными. Они не знали истории наших предместий, но гнев, о котором я упомянул, был сродни их собственному, пока подспудному и бесцельному.

— И все-таки я твердо верил в перемены. Во Франции не могли безнаказанно убивать арабов.

— Их правосудие судит всех по-разному, — подал голос один из учеников.

— Согласен. Так давайте себе представим, что мы столкнулись с таким случаем, и спросим себя: что нам делать?

— Разнести все к чертям, — ответил один из помощников каида.

— Согласен, это выход. Самый простой. Я в ярости, я бунтую, сражаюсь, разношу все вокруг. Кое-кто из моих друзей той поры пошел таким путем. И скажу с полной ответственностью: они плохо кончили. Когда ты оказываешься в тюрьме, понимаешь, что ничего не изменилось и что никто никогда тебя уже слушать не будет. А что еще хуже, ты подтвердил мнение расистов, которые считают арабов агрессорами и смутьянами. Но есть другая возможность: сделать гнев своей силой. Силой, которая поможет осуществить свои мечты, достичь такого социального положения, чтобы твой голос был услышан.

— Вы что же думаете, работать преподом в занюханном лицее — значит стать сильнее?

Замечание меня не порадовало, но я не показал виду.

— Да, я так думаю. Потому что, став преподавателем, могу делиться своими убеждениями с учениками. Как человек добросовестный, я пользуюсь уважением, а значит, ко мне прислушиваются мои друзья и соседи.

— А я не считаю себя французом, — раздался еще один голос.

— Если не считаешь, то льешь воду на мельницу расистам. Они тоже не считают тебя французом. Но ты француз, хочешь ты того или нет. Здесь ты родился, здесь растешь, учишься, здесь у тебя сложится семья. Я прекрасно знаю мнение на этот счет кварталов. И знаю все глупости, которые говорят имамы.

— Ничего вы не знаете. Имамы — люди веры!

— О какой вере ты говоришь, Абдель? О вере, которая требует убивать всех, кто не думает, как они? Всех подряд — евреев, христиан и мусульман тоже? Ты же видел, как мусульманка Латифа ибн Зиатен оплакивала смерть своего сына. Его убил Мерах за то, что он стал военным. Разве твои родители учат тебя такому исламу? Уверен, что нет. Твои родители выросли в вере, полной мудрости, сострадания, понимания, милосердия, необходимости делиться. Разве не так?

Он озадаченно кивнул.

— И я уверен, твои родители горевали из-за этих маленьких детей-евреев, которых убили так подло. Потому что поднимать руку на детей — это подлость и трусость. Когда мы были молодыми, мы не считали, что хорошо стрелять в детей, мы считали, что хорошо давать сдачи агрессору.

— И вы что, дрались? Вы? — Абдель задал вопрос, тая в уголке рта улыбку.