Я даже не знаю, что еще я ему наговорил. Мне хотелось ранить его как можно больнее, а вместе с ним всех, кто ненавидит евреев, кто изуродовал моего сына, как будто Мунир представлял их всех.
— Я не дружу…
Он не стал продолжать и вглядывался мне в лицо, словно искал возможность понять меня. Он поднял руку, как в давние времена, желая мне дать понять, что не будет отвечать, не будет спорить.
— Я пришел поддержать тебя, а ты не нашел ничего, кроме слов ненависти, — проговорил он примирительно.
Он давал мне возможность остановиться, успокоиться, но я не мог, я себя не контролировал. Меня несло, и я тоже хотел все разнести.
— А на что ты надеялся? Что я раскрою тебе объятия? Поблагодарю, и мы сядем вспоминать нашу молодость, когда еврей дружил с мусульманином? Ты понимаешь, что мой сын был на волосок от смерти?!
— Да, понимаю. Да, они могли. Но какое я имею к ним отношение?
— Ты ходишь с ними на демонстрации! И они кричат: «Смерть евреям!»
— Я борюсь за мир. Этим все сказано. Я не экстремист.
— Легко сказать. За мир! А ты понимаешь, что мир недостижим? Арабы не хотят мира! Они хотят нас уничтожить.
— У тебя паранойя, — грустно сказал Мунир. — От горя ты озлился и… поглупел.
— Мне на… плевать на тебя, Мунир! На тебя и на всех твоих! Нельзя дуть в одну дуду с сумасшедшими, а потом удивляться трупам! Вы все до одного гады и предатели!
У Мунира заходили желваки, он держал свой гнев и, возможно, понял мой.
— Ты сам не знаешь, что несешь.
И Мунир ушел с той же яростью, какая кипела во мне.
Но я, я и вправду не знал, что говорил.
Не знаю, на каком был свете.
Не понимаю больше, как дальше жить.
Эпилог